Кое-что, разумеется, мне совсем не нравилось: мне запретили участвовать в любых «опасных» затеях — к примеру, в охоте и рыцарских турнирах, — ведь отныне мою персону следовало оберегать от малейшей вероятности несчастного случая. В результате я торчал дома, с завистью наблюдая из окна за играми моих сверстников, а если и выходил к ним во двор, то стоял в сторонке, что казалось еще обиднее.

Меня поселили в смежных с королевскими покоях, поэтому я не мог никуда улизнуть и никто не мог прийти ко мне, миновав кабинет его величества. В определенном смысле он спрятал меня так же надежно, как одну из тех прекрасных дам в «Смерти Артура», коих заключали в башни их отцы. За исключением того, что при жизни короля никто не мог спасти меня из заточения и даже просто приблизиться к моей драгоценной персоне.

А долго ли еще проживет мой отец? Ему всего сорок пять, и выглядит он вполне здоровым. Возможно, король просидит на троне еще лет двадцать, и все это время я буду затворником под его присмотром. Смогу ли я выдержать это?

* * *

Несколько месяцев после смерти Артура отец вел себя совершенно замкнуто, почти не интересуясь происходящими вокруг событиями. Как и прежде, он часто призывал для развлечения лютниста. Но неумелая игра этого не слишком способного музыканта только раздражала меня. Однажды я вышел со своей лютней и предложил отцу послушать меня. Он вяло согласился, и я исполнил несколько написанных мной мелодий. Но вскоре стало ясно, что король вовсе не слушает музыку, и тогда, перестав играть, я тихо вышел. А он продолжал смотреть в окно и даже не подал вида, что заметил мой уход.

Глупо, но я огорчился. Мне явно стоило поумнеть.

* * *

По распоряжению отца я осваивал иные премудрости. Ежедневно меня приходил воспитывать престарелый посол. Его звали Стивен Фарр, более двадцати лет он прослужил Ричарду III и Эдуарду IV, а потом и отцу в посольствах Нидерландов, Бельгии и Люксембурга, Франции и Испании, а также отстаивал интересы Англии перед Папой и императором. Округлое розовощекое лицо моего наставника явно не соответствовало его преклонному возрасту — Фарр был уже на восьмом десятке. Однажды я упомянул об этом.

— Знаете ли, мой секрет — полнота, — заявил он. — Люди доверчивее относятся к толстякам. Именно тощие кажутся наиболее вероятными обманщиками. Скажите мне, ваше высочество, кого вы скорее заподозрили бы в измене или заговоре — дородного увальня с пухлыми щеками или тощего, с физиономией как сушеное яблоко? Мог ли славный брат Тук делать пакости? Или, с другой стороны, мог ли быть добродушным толстяком шериф Ноттингема? Разумеется, нет. Прошу вас, пользуйтесь услугами только тучных послов.

Я рассмеялся. (Если бы кто-то услышал наш разговор, то меня могли бы обвинить меня в том, что именно по данному принципу я выбрал Уолси.)

— Уверяю вас, ваше высочество, я не шучу. Люди придают большое значение внешнему виду. Первые впечатления и чувства никогда не забываются. В мире полно тех, кто одарен проницательностью и способен мгновенно составить о человеке определенное мнение. Завистники называют подобные суждения опрометчивыми. Но не это главное. Я слышал, — он встал и подошел ко мне с игривым выражением лица, — что ваше высочество — искусный стрелок. Вы метко стреляете из большого лука. Скажите-ка, разве у вас не бывало удачных дней, когда вы попадали в цель с первого раза?

Я кивнул. Зато в неудачные дни случались сплошные промахи.

— То же самое происходит со многими. Однако прозорливый никогда не ошибается. Причем делает верный вывод с ходу, с первого взгляда.

— Какое отношение ваши слова имеют ко мне?

Мне не терпелось скорее отбарабанить заданный урок и заслужить похвалу Фарра.

— Самое прямое. Во-первых, вам надо развить в себе такие исключительные навыки, какие вы демонстрируете в верховой езде или игре на музыкальных инструментах. Проницательность и быстрота мысли для короля поистине бесценны. Во-вторых, вам надо научиться играючи пользоваться этой способностью, дабы производить на людей именно то впечатление, какое вам будет угодно.

— Как? — изумился я.

Разве это возможно? Ведь мне не удается повлиять даже на мнение собственного отца!

Стивен развернулся и направился к окну. Его походка изменилась, он еле переставлял ноги. Подол его плаща прошелестел по соломе. Остановившись, наставник издал глубокий вздох. Вполне понятно. Ведь начались затяжные ноябрьские дожди, и тяжелые капли стучали по стеклышкам в наборных рамах. Спина Фарра сгорбилась, плечи поникли… Я еще не понимал того, как он стар.

И вдруг, обернувшись, он словно помолодел. Его походка стала почти изящной и легкой, голова горделиво поднялась. Теперь, глядя на него, я сразу забыл о непогоде и вспомнил о летнем солнце.

— Вы поняли? — Фарр остановился передо мной. — Все зависит от поведения, от манеры держать себя. Лицедеи пользуются этим мастерски. Меняя одежду и позы, они играют стариков и молодых, нищих и венценосцев. Все очень просто: король должен выглядеть по-королевски.

Он сел рядом со мной, бросив взгляд на дверь.

— А сейчас, к сожалению, его величество придет проверить, насколько успешны наши занятия.

Казалось, посол пребывал в замешательстве от того, что только что рассказал мне, и ему хотелось, чтобы я забыл об этом как можно скорее.

— Вы выучили заданный мной урок? — спросил он.

— Да, — ответил я.

Я посмотрел на камин. Пальцы у меня совсем закоченели, и мне захотелось подбросить в топку пару поленьев. Но дров больше не осталось. До Нового года отец разрешал сжигать в день не больше шести поленьев, вне зависимости от капризов погоды. Я подул на руки, согревая их.

— Начну с Франции. Там живет шестнадцать миллионов человек. Это самое сильное государство в Европе. Когда мой отец был там в изгнании, Бретань считалась независимым герцогством. Но в тысяча четыреста девяносто первом году, после женитьбы короля Карла Восьмого на Анне Бретонской, оно стало частью Франции. Французы — наши враги. Наш король Генрих Пятый покорил почти всю Францию…

— Не всю, ваше высочество, — поправил Фарр.

— Примерно половину, — признал я. — И его сына короновали в Париже как государя Франции! А я должен воевать с ним, чтобы восстановить наши владения!

Он снисходительно улыбнулся.

— Много ли англичан живет в нашем королевстве?

— Три миллиона. Нет, даже три с половиной миллиона!

— А во Франции, ваше высочество, шестнадцать миллионов.

— Разве дело в количестве? Один англичанин стоит двадцати французов! Они боятся нас. Должно быть, французские матери пугают своих детей les Anglais![12]

— Но ведь и английские матери пугают детей сказочными чудовищами.

— В наших владениях по-прежнему находится Кале, — настойчиво возражал я.