– Три дня! – Оскар просто не мог поверить своим ушам.

Всего три дня, чтобы попасть из Берлина в самое сердце Африки! Невероятно! От одного только слова «Африка» по спине начинают бегать мурашки. Колыбель человечества, край миллионов диких животных и сотен тайн, остающихся неразгаданными. События, описанные в одной из самых любимых им книг – романе «Копи царя Соломона», вышедшем из-под пера Генри Райдера Хаггарда, разворачивались именно здесь. В романе отважный и хитроумный Алан Квотермейн обнаруживал легендарные алмазные россыпи и счастливо избегал всевозможных опасностей.

А что ждет впереди их экспедицию?

Тем временем Гумбольдт аккуратно сложил навигационные инструменты и спрятал в рундук. Вернувшись, он уселся рядом с Оскаром, раскурил трубку и выпустил в воздух облачко синеватого дыма.

– Хочу потолковать с тобой кое о чем, Оскар.

– Слушаю, отец.

Гумбольдт бросил быстрый взгляд в сторону кают-компании, чтобы удостовериться, что их никто не слышит.

– Это несколько щекотливый вопрос. Дома, в Берлине, творилась такая суматоха, и вечно кто-то вертелся рядом. Но здесь нам ничто не помешает.

– Интригующее начало.

Гумбольдт потер подбородок:

– Даже не знаю, как начать. Дипломат из меня посредственный, поэтому сразу перейду к главному.

Оскар удивленно вскинул брови. Он еще никогда не видел отца в таком замешательстве.

– Это касается твоей кузины… и тебя.

– Шарлотты и меня?

– Возможно, тебе не слишком приятно касаться этой темы, – продолжал ученый. – Скорее всего, так оно и есть. Но я считаю своим долгом поговорить с тобой об этом. Как старший друг, но прежде всего – как твой отец.

– И… и в чем же дело? – Оскару внезапно стало жарко.

– От меня не укрылось, что вы с Шарлоттой испытываете друг к другу известные чувства. Более, чем дружеские. Я заметил это еще в Перу и во время нашего путешествия ко Дворцу Посейдона. Но во время инцидента с Беллхаймом это проявилось особенно явно. – Он откашлялся. – Я не обсуждал этого с Элизой, потому что она смотрит на некоторые вещи совсем иначе, чем я.

У Оскара пересохло горло.

– Очевидно, что вас тянет друг к другу, – продолжал Гумбольдт. – Я долго думал, стоит ли вмешиваться, но после новогодней ночи считаю своим долгом…

– Что ты имеешь в виду?

Лицо ученого скрылось за очередным облаком табачного дыма.

– Да ладно, ты ведь и сам знаешь, о чем я говорю. Танцы, прикосновения, обмен взглядами… Видел бы ты лицо Шарлотты, когда она смотрела на твою схватку с Беллхаймом! Еще немного, и она сама бросилась бы в бой.

У Оскара слегка закружилась голова. Зачем отцу понадобилось вмешиваться? Ведь он и сам до конца не понимает, что происходит между ним и Шарлоттой. В том, что он влюблен, сомнений быть не могло, а вот в чувствах Шарлотте он вовсе не был уверен. Она гораздо лучше умела скрывать свои чувства.

– При всем уважении к тебе… – негромко проговорил он. – Знаешь, мне кажется, что это касается только меня и Шарлотты.

– Теперь уже не совсем, – Гумбольдт печально улыбнулся. – Пока ее мать в санатории и девушка находится под моей опекой, я несу за нее ответственность. Это касается и тебя, и всех наших домашних. И как ответственное лицо, я считаю своим долгом предотвращать любые глупости.

«Вот, значит, как, – подумал Оскар. – Теперь, официально став моим отцом, он будет диктовать мне, с кем мне любезничать, а с кем нет!». Нужна ли ему такая жесткая опека? И если таковы последствия его усыновления, то – извините, и до свиданья!

Похоже, Гумбольдт прочитал его мысли.

– Тебе, конечно, непросто с этим смириться, – мягко проговорил он. – Но я желаю вам обоим только добра. Я совершенно не представляю, как должен вести себя отец. Долгие годы я жил сам по себе, занимаясь своими исследованиями и изобретениями и не подозревая о твоем существовании. А теперь у меня появились не только сын, но и дочь. Думаю, ты понимаешь, что ситуация непростая, даже для меня, но мы не должны ее запутывать еще больше.

– Не знаю даже, что сказать, – кровь бросилась в лицо Оскару, горло перехватил спазм, и стало невероятно трудно говорить. – Думаю, Шарлотте я не очень-то и нравлюсь, – пробормотал он. – После новогодней ночи она меня просто избегает. Без конца торчит на чердаке, а если я хочу поговорить с ней, отмалчивается и уходит.

– В самом деле? – удивился Гумбольдт. – А я и не знал. Жаль, конечно, но это меняет дело. Но что ей понадобилось на чердаке?

– Даже не представляю, – с трудом выдавил Оскар. – Возможно, это связано с письмом, которое она недавно получила. Однажды я застал ее с заплаканными глазами. – У него самого на глазах стояли слезы – попытка справиться со своими чувствами ничем не кончилась. – Короче, в последнее время мы почти не говорили и не виделись с глазу на глаз, – закончил он.

Ученый снова потер подбородок.

– Весьма странно. Ну да ладно, разберемся с этим по возвращении в Берлин. – Он с облегчением перевел дух. – Значит, я могу быть спокоен, что дело не зашло слишком далеко. За вами, молодыми, не уследить, и путь от заинтересованных взглядов до страстных поцелуев и объятий часто оказывается очень коротким… – Он смущенно прочистил горло. – Я, как ты понимаешь, не специалист в подобных вопросах, но хорошо знаю, чем это может закончиться. И не смотри на меня с таким разочарованием – существуют и другие девушки. Ты хорош собой и неглуп. Тебе будет легко найти другую, – он с видом заговорщика покосился на Оскара. – А как насчет Лены? Мне кажется, ты ей нравишься. И она то и дело тебе улыбается.

– Лена… – пренебрежительно обронил Оскар. – Но ведь она еще совсем ребенок!

Черт побери, неужели отец и в самом деле считает, что он способен включать и выключать свои чувства, как какой-нибудь электрический прибор в лаборатории? Упоминание Лены прозвучало просто насмешкой. Но как бы там ни было, у него нет ни малейшего желания продолжать эту беседу.

– Это и все, что ты хотел мне сказать? – спросил юноша.

– Все, – Гумбольдт глубоко затянулся напоследок и подошел к краю палубы, чтобы выколотить пепел из трубки.

Оскар поднялся и молча поспешил на корму.

Йатиме наконец вступила в пределы Запретного города. Вокруг высились одни руины. Темные, покрытые пятнами лишайников глинобитные постройки, крыши которых, казалось, тянутся к золотистым песчаниковым скалам. В темных оконных проемах зияла пустота. Словно ослепшие глаза, они следили, как одинокая путница, вооруженная только палкой, в сопровождении искалеченной собаки шагает по некогда оживленным улицам.

Чем дальше она продвигалась, тем яснее понимала, что свое имя это место получило не без причины. В мертвом городе царила невероятная тишина. Везде чувствовалось дыхание смерти. Кроме шагов девочки и фырканья Джабо, не доносилось ни звука. Ни стрекотания кобылок и сверчков, ни щебета птиц, ни шелеста травы. Как будто духи жизни раз и навсегда покинули эти руины.