Зато в Монастырском горели фонари. Как раз под одним из них и расположились жеребец и его всадник. Всадник чего-то ждал и посматривал в небо. Жеребец раздраженно фыркал, беспокойно рыл снег и звонко бил копытом в брусчатку – ибо какому коню понравится, когда поблизости что-то взрывается, а он не может при этом ошеломленно шарахнуться, кося диким глазом, и сбросить седока? Всадник, будто почувствовав, как неуютно компаньону, усмехнулся и потрепал его по шее. Тут как по мановению руки эффектный фонтан книг, покидавших рассеченную библиотеку, наконец выплюнул нужное сочинение: в руки терпеливому всаднику увесисто приземлился толстый том в простой обложке коричневой кожи. Доктор скупо улыбнулся обретенному сокровищу, удобно устроил его на седле и немного полистал. Дай ему волю, он бы, наверное, так и остался в этом переулке, листая том в коричневой коже, а еще лучше – забрался бы в соседний дом и расположился со всеми удобствами в кресле у очага, изучая свое сокровище. Но некому было дать ему ни волю, ни неволю, и реализоваться уютным планам было не суждено. Поэтому всадник решительно захлопнул книгу, уронил ее в пустую седельную сумку и очередным легким хлопком дал жеребцу понять, что надо идти. Жеребец смиренно ткнул хозяина носом в плечо и, не дождавшись снисхождения, печально отправился по переулку прочь, в темноту. (Автору неизвестно, как Конь без имени[46]переносил образ жизни своего хозяина – отсутствие ночлега и сна при необходимости выносится человеком, но не одобряется лошадью. Однако жеребец стоял на ногах, всегда был в строю и оставался жив.)

Пока на заднем фоне рисуемой нами картины жители Камарга удирают от «жал правды», а алые тысячники в ужасе вглядываются в бело-серое месиво, открывшееся взору в основании разрушенной библиотеки, мы находим доктора Делламорте в Священной роще. И снова всадник выглядел безмятежным и даже праздным. Стоя под заиндевевшей, словно засахаренной, пинией, разрушитель вглядывался в кусок кожи с рисунком. Теперь, когда нам помогает свет, видно: там изображена библиотечная башня, в нее бьет молния, а с расколотой вершины вверх ногами летит к земле человек.

– Ай да Апеллес, – пробормотал всадник, – какая разносторонняя личность: сам по себе придумал карту Таро[47], да еще в опережение событий. Посмотрим, не подведет ли его медзунамская кисточка.

Однако созидатель чего-то ждал, и вскоре стало ясно, что ожидание ему прискучило. Нарисованную башню он без всякого пиетета выбросил в снег. Книга уехала в седельной суме, и даже способной занять его внимание наружной дворцовой охраны не было видно – она находилась возле ограды, а ограду он уже миновал. Тогда всадник сложил за спиной руки и прогулочным шагом отправился по засыпанной снегом дорожке, удивляясь, как снегу в Камарге удается сохранять вид хрустальной крошки. Тут гексенмейстер увидел следы небольшого животного. Всмотревшись, он отметил и характерный рисунок – как будто кто-то несколько раз провел по снегу кисточкой.

– Хм, – сказал Делламорте сам себе, – зря они перестали поклоняться Священному горностаю, – и отправился по следу дальше, углубляясь в рощу, спускавшуюся к реке.

Река Кама впадала в Пребесконечный океан, делясь на два рукава (Ка и Ма) и образуя идеальную дельту, словно начерченную Пифагором, сотворив из суши треугольный полуостров, где располагалась священная роща с дворцом. Сюда вели четыре моста – два поблизости от разделения реки и по одному в местах впадения рукавов в океан, прямо на берегу. Река вытекала из горячих источников, зарождавшихся где-то в Ртутном ущелье на востоке, никогда не замерзала и славилась приливной волной – двумя приливными волнами – на Ка и на Ма. Камарг стоял на гранитной основе, в скульптурных берегах текла и Кама, и ударявший в берег прилив шел убийственной волной против течения, сметая все живое и мертвое, что по недоразумению оказывалось в воде или поблизости. Потому-то четыре моста, относящиеся к дворцу, опускали в воду (собрать такой механизм было для гиптов детской задачей) – поднимать или разводить мосты с учетом волны было бесполезно, а жить вовсе без них – неудобно.

Доктор дошел почти до самого моста Джеба, любуясь заснеженными пиниями и магнолиями: они росли на круто уходящем вниз склоне практически параллельно воде незамерзающей Ка. Как деревья держались на скале? Входило ли это чудо в список камаргских чудес? Нам неведомо, а созидателю не важно. Когда его взгляд вернулся от реки, перед ним стояла женщина, странно и безвольно опустив руки вдоль тела, изящно задрапированного пушистым белым мехом. Делламорте немного посмотрел на женщину и обошел ее. Вернувшись в исходную точку, он сказал:

– Надо понимать, ты и есть Хараа-Джеба? Это твой снег, твой мост, твоя половина острова и твой хвост. – Он указал на мех вежливым, но точным жестом.

Женщина опустила глаза и, помолчав, молвила:

– Ты слишком умен, всадник.

– Ты оставляешь следы, ведущие к твоему убежищу. Проще только поставить табличку с надписью «К Священному Горностаю».

Женщина молчала. Всадник помолчал в ответ, а потом поинтересовался:

– Мы что ж, не будем драться насмерть? Ты заманила меня к реке, здесь твоя сила, тебе помогают стены, – он кивнул на рощу, – я не ожидал тебя встретить, а лучшие защитники этого города – неожиданные женщины.

– Нет, – ответила женщина, которой явно было проще вести разговор, отвечая на вопросы. – Я не буду с тобой драться. Ты беспощаден к женщинам, и сил у тебя больше.

– Вот и слава Джузеппе и Гаэтано[48], – констатировал Делламорте и пошел назад, на дорогу.

Хараа-Джеба ожидала чего угодно, но не этого. Ни любопытства, ни опасения; он поворачивается спиной к врагу.

– Ты не хочешь знать, зачем я искала встречи с тобой? – Голос Горностая зазвенел, как звенит он у обиженных недостатком внимания женщин всегда и везде.

– Чтобы заставить не делать то, что я делаю, – ответил сам себе черный доктор уже с дороги. – Это неинтересно.

– Не заставить! – крикнула Джеба и с поистине звериной проворностью догнала Делламорте. – Просить. Пощади Камарг.

Всадник остановился.

– Это уж как получится, – сказал он, для приличия выдержав паузу. – Нет никакой гарантии, что выйдет его… не пощадить. Но с другой стороны, кого тут щадить? – почему-то решил он пояснить. – Ведь не это жалкое население, у которого осталось ровно полторы мысли на всех? Людей, откормивших на своем теле паразитов, стреляющих в собственный народ? И те и другие совершенно никчемны… разве что город я бы сохранил. В назидание будущим архитекторам – чтобы знали, как не надо строить.