План действий Сырцова, Ломинадзе и их сторонников, судя по всему, не был четко определен. Они собирались, обсуждали текущие события, осторожно вербовали новых сторонников. Более активные действия оппозиционеры ставили в зависимость от обстановки в стране. В случае резкого обострения кризиса и дезорганизации сталинского руководства они не исключали вариант прямого обращения к пленуму ЦК. Иначе говоря, речь шла о том, что группа Сырцова-Ломинадзе при определенных условиях намеревалась выступить в качестве силы, консолидирующей вокруг себя новое руководство партии. Если оценивать события 1930 г. по меркам последующего периода, когда окончательно утвердилась личная диктатура Сталина, и террор, всегда присущий большевистскому режиму, достиг максимальных масштабов, расчеты Сырцова, Ломинадзе и их сторонников могут показаться невероятной политической наивностью. Были ли они столь наивны на самом деле?

Политический опыт Сырцова, Ломинадзе и их сторонников так же, как десятков тысяч других большевиков, формировался в условиях относительного «демократизма» большевистской партии на этапе завоевания и упрочения власти. Одной из опор этого «демократизма» было так называемое «коллективное руководство», включая заметную роль Центрального комитета и съездов партии. Соответственно определенным влиянием на этом этапе пользовались партийные функционеры, входившие в состав ЦК и других руководящих партийных органов. Объективно их влияние усиливала острая борьба, которая развернулась в Политбюро между наследниками Ленина. Враждующие советские вожди были вынуждены искать поддержку у «партийного актива». На рубеже 1920-1930-х годов легитимность лидерства Сталина в глазах партийного аппарата определялась главным образом тем, что он был самой сильной фигурой в группе партийных вождей, которые вышли победителями в борьбе за Политбюро в 1929 г. Однако тот факт, что за пять лет, прошедшие со времени смерти Ленина, лидерство в Политбюро менялось несколько раз, вряд ли вселял в партийных функционеров уверенность в абсолютной прочности положения Сталина.

Первый заметный разлад в отношениях Сталина и партийных чиновников, поддержавших его в борьбе с «правыми», произошел в связи с началом коллективизации, когда Сталин переложил на региональных руководителей ответственность за свое собственное преступление, обвинив их в «головотяпстве» и «головокружении от успехов». Пережив невероятное напряжение нескольких месяцев коллективизации, погубив немало крестьянских жизней, партийные «активисты» оказались «козлами отпущения», что вызывало их возмущение. Несомненно, Сырцов знал о достаточно широком распространении таких настроений. Сам Сырцов однозначно заявлял, что считает главным виновником «перегибов» центр, что статья Сталина «Головокружение от успехов» была полезной, но неверной в том отношении, что Сталин угрожал «сделать кого-то ответственным за это дело (намеки на каких-то членов ЦК и ПБ, которые поощряли перегибы)»[135].

Критические настроения партийных функционеров среднего уровня, как это можно заключить из обстоятельств дела Сырцова-Ломинадзе, активизировались летом 1930 г. Это было связано, с одной стороны, с нарастанием социально-экономического кризиса, и с другой, — с разочаровывающими итогами XVI съезда ВКП(б). Съезд партии, впервые проведенный с нарушением уставных норм (съезд должен был состояться еще в 1929 г.), практически был превращен новым сталинским руководством в торжественную церемонию прославления Сталина и его политической линии. Сырцов открыто заявил о своем несогласии с этим курсом. В заявлении на имя Орджоникидзе 2 ноября 1930 г. он писал: «Я вместе с рядом товарищей разделял скептицизм и недоумение, что […] утверждается принцип непогрешимости руководства и авторитарного начала, не соответствующего задачам социалистического строительства […] Это казалось какой-то цепочкой в плане, задуманном замкнутой и замаскированной от партии группкой, которая собирается партию перевести на новые рельсы»[136]. Эти обвинения Сырцов старался подкрепить конкретными фактами, центральное место среди которых занимало его заявление о том, что Сталин и некоторые его сторонники монополизировали власть в Политбюро, фактически отстранив от руководства ряд других законных членов Политбюро: «Мне кажется, ненормальным является положение, при котором целый ряд решений Политбюро предрешается определенной группой. Я вполне понимаю, когда из нее исключается Рыков, как человек, допустивший правые ошибки и ведущий неправильную политическую линию. Но насколько я себе представляю, что в составе этой руководящей группы совершенно не участвуют и являются механическими членами Политбюро Куйбышев, Рудзутак, Калинин»[137], — говорил Сырцов.

Новому ужесточению внутрипартийного режима и укреплению единоличной власти Сталина Сырцов и его сторонники противопоставляли традиции «коллективного руководства» и внутрипартийного «демократизма», точнее говоря, некое идеальное мифическое представление об этом «демократизме». Так, основной причиной «перегибов» коллективизации и раскулачивания Сырцов объявил нарушение Сталиным «демократической» процедуры выработки и согласования решений — через пленумы ЦК. Эту идею о первенстве пленумов ЦК по отношению к лидеру партии Сырцов в своих заявлениях в ЦКК и на заседании 4 ноября настойчиво повторял несколько раз: «Я покушаюсь не на руководство, а на принцип непогрешимости руководства […] Я считаю, что партийная среда и пленумы, и актив имеют право это непогрешимое руководство поправлять, надо создать эти условия, потому что догма папской непогрешимости годится для других стран, но не для страны, строящей социализм»[138]; «Я считал, что по этому вопросу и по некоторым другим вопросам я должен буду в какой-то форме обратиться к пленуму ЦК потому, что я в свое время рассчитывал и имел уверенность насчет того, что роль пленумов, хотя бы в очень скромной мере, будет расти […]»[139].

Несомненно, Сырцов считал, что претензии Сталина на единоличное лидерство и игнорирование прав коллективных органов партии (точнее, прав партийных функционеров) могут быть самыми сильными пунктами обвинений против Сталина. Однако и Сталин, как видно из стенограммы заседания от 4 ноября 1930 г., понимал опасность таких заявлений. Несмотря на существенное укрепление своей власти, Сталин предпочитал оставаться в образе лояльного лидера, готового учитывать права партийного аппарата и «демократические» традиции большевизма. В связи с жалобами Сырцова о том, что ему не удавалось поговорить со Сталиным, состоялся такой диалог:

«Сырцов […] По всем вопросам, которые меня волновали, я пытался в той или иной форме говорить […] Я сговорился с тов. Сталиным поговорить по всем вопросам.

Сталин. Если бы Вы хотели, мы бы с Вами успели разов двадцать поговорить.