– Прости, – бормочет отец.

Я слышу собственный голос:

– Дереву это не понравилось.

Он выдерживает мой взгляд и соглашается:

– Ты прав. Надо доверять своему мозгу, а не машинам.

Отец на ощупь расстегивает рюкзак и достает бутерброд. Разрезав его надвое, он протягивает мне половину. С минуту мы молча жуем и глотаем, погрузившись каждый в свои мысли.

– Сеанс синхронного жевания, – шутит он, чтобы разрядить атмосферу.

– Что мы можем сделать, папа, чтобы предотвратить все это? Грипп-V, стерилизацию…

– Остановиться и вернуться назад, если еще есть время.

Я мысленно вижу, как разрушаю Аннигиляционный экран, который отделял нас от остального мира. Я вновь открываю для себя существование враждебного нам леса по ту сторону границы. Вижу нашествие пчел, которых мы считали вымершими, а они снова возродились там, где человечество погибло.

– Но, пап, если у нас всего сто миллионов жителей против миллиардов деревьев, которые захватили власть на земле, какой у нас шанс на спасение?

– Вот он один и есть. Шанс стать редким видом, находящимся под угрозой исчезновения, чтобы деревья пожелали сохранить из него несколько экземпляров…

Мне бы хотелось разделять его оптимизм. Но я думаю, что это слишком лестная для человечества идея и она вряд ли зародится под древесной корой.

– Но ведь человек для них – все равно что креветка. Совершенно бесполезен, – возражаю я.

Отец встает и указывает на две полустертые буквы, вырезанные на стволе бука.

– Человек нужен, чтобы их любить. Если человек снова обретет любовь к природе, то поэзия и мифология, на которые она его вдохновила, к нему вернутся, и тогда еще не все потеряно. В этом смысл моего присутствия здесь – восстановить разрушенные связи. Пойдем!

Отец подхватывает рюкзак и тянет меня за собой. По дороге он рассказывает о необычных деревьях, попадающихся по пути. О гигантской туе, которая захватила соседние деревья своими двенадцатью стволами, как щупальцами осьминога. О болотных кипарисах, выпускающих воздушные корни и похожих на вереницу серых пингвинов. О кряжистом дубе и прильнувшем к нему искривленном вязе, который словно желает слиться с ним в единое целое…

Я останавливаюсь, пораженный этой странной любовью.

– А есть и кое-что получше! – радуется отец. – Здесь ты видишь невозможность обладания – действие захватывающее, но бесплодное, а я сейчас покажу тебе полное слияние!

Я иду за ним сквозь густые заросли. Он поспешно убирает в рюкзак карту и компас и направляется прямо к гигантскому сухому дереву, возвышающемуся над всеми остальными. «Полное слияние». Я готов ко всему. Продираясь через колючие кусты ежевики, которые цепко хватают его за одежду, отец декламирует Вергилия и Овидия.

– Это древнеримские поэты, – поясняет он, – которые рассказывали о превращении людей в деревья.

По вполне понятной причине мне становится жутко. А ему хоть бы хны! Дженнифер, подростки, ставшие мутантами, массовая гибель людей на границе – он словно все забыл. Сейчас ему важны только нимфы, развратные боги и давно забытые философы, о которых он теперь громко разглагольствует.

– Помните, что говорил Гегель: «Природа – это застывшая мысль»! Господа деревья, вы послужили моделью при создании человеческого интеллекта!

Он спотыкается о корягу, падает и тут же встает, распаляясь все больше:

– Но мы погрязли в невежестве, мы необразованны и безграмотны! Мы деградируем, и вы увядаете вместе с нами! Дзэами Мотокиё[5] сказал: «В государстве, где народ образован, и слива цветет ярче, и аромат ее слаще. Но там, где образованием пренебрегают, цветы бледнеют и аромат слабеет».

Он останавливается, бьет себя в грудь и поворачивается лицом к югу.

– Mea culpa![6] Но мы всё изменим! Правительство людей поручило мне роль посла. Моя миссия – восстановление культуры и взаимопонимания! Возрождение всего, чему вы нас научили!

Продолжая идти, он рассказывает им о музыканте по имени Орфей, песни которого заставляли деревья сойти с места и следовать за ним. Вспоминает о Шекспире и призрачном лесе, который шел к некоему Макбету, неся ему смерть. Потом, совсем разойдясь, выкрикивает проклятья какого-то буйного и кровожадного Ронсара:

Затем отец переходит к рассказу о римском императоре Юлии Цезаре, который приказал своим воинам вырубить Марсельский лес. Но топоры вдруг обрушились на самих солдат, потому что деревья сговорились с деревянными топорищами.

Я смотрю на отца с тревогой. Это очень остроумно – подать деревьям такую идею… Пока то, что он называет «возобновлением диалога» и «восстановлением памяти», – это сплошные истории о массовых убийствах и колдовстве. Если деревья к нему прислушаются, то мы вряд ли выберемся живыми из этих джунглей!

– Ныне вы объявили нам войну, и это вполне естественно! Законная самооборона! Мы отравили землю химическими удобрениями, которыми поливаем почву без всякого контроля, потому что сельское хозяйство производит только биотопливо для наших машин! Мы атаковали вас изнутри генетически измененными веществами, которые своими мутантными генами разом уничтожили опылявших вас пчел! Мы приняли экологические законы, чтобы защитить вас, тогда как вы уже приговорены к смерти! Да, мы заслужили то, что с нами сейчас происходит!

Он замолкает на минуту, испуганный эхом собственного голоса. Теперь остается лишь дожидаться, пока нам на головы рухнет какое-нибудь дерево, подтвердив его правоту.

– Но вспомните, что в дохристианские времена люди боролись за вас! – продолжает он, свернув налево. – Битва деревьев, знаменитое сражение между друидами: теми, кто хотел навязать культ Солнца-Аполлона, и теми, кто пытался сохранить тайну древесного алфавита… Тайну, которую вы нам подарили! «Beth – Luis – Nion», что значит «Береза – Рябина – Ясень». Древние сокровенные знания! Алфавит устанавливал связь между деревьями и месяцами года, это был священный календарь, дававший власть над природными стихиями… Смотри! – прерывает вдруг он сам себя.