Осенью 1922 г. Гото принял решение выступить с личной инициативой по нормализации отношений с Советской Россией, взяв дело в свои руки.[86] Для этого надо было, во-первых, вступить в контакт с советскими представителями (которых тогда в Японии, разумеется, не было), во-вторых, организовать необходимую для такого нелегкого предприятия информационную поддержку. Гото часто выступал на политические и экономические темы, а потому обладал широкими связями в средствах массовой информации. Президент влиятельной газеты «Токио нитинити симбун» Фудзита вызвался помочь ему, а журналист Тагути, связанный с социалистическим движением и в прошлом бывший помощником лидера японских коммунистов Катаяма, стал «связным», которого Гото направил в Китай (позднее, во время переговоров, Тагути помогал советским гостям в качестве секретаря). Биограф Гото образно заметил, что «его правая рука обнимала патриотов, принадлежавших к крайне правому крылу, а левая – социалистов, принадлежавших к крайне левому», вспомнив при этом тайные контакты Бисмарка с Лассалем.[87]

В качестве партнера по переговорам он выбрал Иоффе, не только пользовавшегося большим влиянием в Москве, но имевшего опыт контактов с японскими дипломатами и знавшего их требования. Гото не пожалел о выборе, хотя Иоффе был известен как самоуверенный и неуступчивый «переговорщик», причинявший немало хлопот китайским властям, а также представителям КВЖД и «белогвардейского» Русско-Азиатского банка. Иностранные журналисты, особенно английские и американские, предрекали провал его миссии. Например, 2 февраля 1923 г. в газете «North China Daily News» появилась статья Р. Гилберта «Иоффе, Япония и Китай» (помечена «Пекин, 26 января»; вырезка сохранилась в Архиве МИД Японии среди материалов о визите Иоффе), где о советском дипломате говорилось: «Такт не является его сильной стороной, что легко могут подтвердить китайцы и жители Пекина любой национальности. Его бестактность граничит с откровенной глупостью. Это не поможет ему завоевать расположение японского правительства, равно как и не поможет японскому правительству преодолеть сопротивление милитаристов, если оно попытается это сделать». Но за переговорами стоял взаимный интерес, суть которого удачно сформулировал тот же автор: «Как только японцы скажут «рыба», Иоффе скажет «Сахалин». Перспектива нормализации отношений двух стран пугала Гилберта: они могли договориться об окончательном разделе сфер влияния в Маньчжурии и зоне КВЖД и вытеснении оттуда всех «прочих». Державы, разумеется, держались за статус-кво.

В декабре 1922 г. Гото пригласил Иоффе в Японию на лечение (тот, действительно, был тяжело болен, хотя враждебно настроенная пресса публично выражала сомнения), а также для переговоров о продаже Северного Сахалина, в то время оккупированного японскими войсками, за 100 млн иен. Одновременно японский посланник в Польше Каваками, и ранее выступавший за нормализацию двусторонних отношений, будучи проездом в Москве, встретился с Чичериным и обратился к нему с аналогичным предложением, но получил отказ даже в принципе обсуждать вопрос о продаже советской территории. Однако японские авансы, о которых немедленно оповестила токийская пресса, были оценены в Москве как искреннее стремление начать диалог и сдвинуть отношения с мертвой точки.

Гото оповестил о своих планах премьер-министра Като, который заявил, что «не возражает» против приезда советского представителя – но только для неофициальных переговоров, без необходимого дипломатического оформления. Тогда же они согласовали основные пункты японской позиции, которые Гото должен был изложить своему собеседнику. Министр иностранных дел Утида остался в стороне, поскольку он и Гото придерживались противоположных взглядов и к тому же испытывали антипатию друг к другу. Поэтому Утида был против переговоров и нервно отреагировал на сообщения о них в газетах, где друзьями и единомышленниками Гото была начата шумная кампания в их поддержку. Гото решил использовать переговоры для придания себе большего политического веса, поскольку рассчитывал вернуться в правительство если не премьером, то по крайней мере на один из ключевых министерских постов.

9 января 1923 г. Гото обратился к начальнику Европейско-американского бюро Мацудайра с просьбой выдать Иоффе въездную визу. На следующий день Утида дал указание японскому посланнику в Китае Обата разрешить Иоффе въезд в Японию в качестве туриста – с условием не вести коммунистическую пропаганду и не произносить политических речей. Иоффе потребовал письменную гарантию разрешения пользоваться шифром и иметь дипломатических курьеров, что, конечно, было необходимо для полноценного ведения столь важных переговоров, но Утида отказал ему в этом, пообещав лишь гарантировать безопасность его жизни и имущества. Несмотря на это, Москва согласилась начать переговоры.

Намеченный на конец января 1923 г. приезд советского представителя чуть не сорвался из-за его же действий, несомненно, согласованных с Москвой, но вызвавших бурную реакцию и без того недружелюбно настроенных японских официальных лиц. 23 января Иоффе с семьей прибыл в Шанхай, намереваясь 27 января выехать в Токио. Однако 24 января он встретился с Сунь Ятсеном (о чем японский консул немедленно сообщил своему министру), а два дня спустя было опубликовано совместное советско-китайское коммюнике, декларировавшее дружбу, согласие, единство позиций и целей сторон. «Сообщение об этой встрече вызвало беспокойство японских правящих кругов: пригласив А.А. Иоффе в Японию, они намеревались «опередить» сближение между СССР и Китаем. Теперь эта цель уже была неосуществима».[88] Раздраженный Утида попытался официально довести до сведения Иоффе, что приезд его нежелателен, поскольку может вызвать недовольство «некоторых элементов», а власти не могут гарантировать ему полную безопасность.