Но Катрина упорно шла к своей цели и вела меня за собой. Зал постепенно затих. Подойдя к яслям, она задумчиво посмотрела своими зелеными глазами на лежавшего там на сене Иисуса, куклу, туго завернутую в больничное одеяло. Потом молча стащила с меня маску. Я сразу почувствовал облегчение, но совершенно не понимал, зачем она это сделала и что задумала. А она встала на колени и дрожащими руками медленно сняла с себя бумажный мешок, так много месяцев скрывавший ее лицо.

При ярком свете прожектора, светившего на нас, все увидели, во что превратила Катрину ее болезнь. На ее голове почти не осталось волос, лишь кое-где виднелись островки короткой щетины. Из-за мозговой опухоли и последовавшего лечения кожа на голове потрескалась, от темени до затылка были видны открытые раны и багровые шрамы после множества операций. Форма ее головы тоже слегка отклонялась от нормы – она как бы скособочилась. Но больше всего бросалась в глаза сравнительно свежая, большая опухоль, начинавшаяся над левым ухом и доходившая до нежной щеки.

Никто на сцене и в зале не смел даже рта открыть, когда Катрина аккуратно свернула пополам свой бумажный мешок, затем еще раз пополам и положила его к ногам Иисуса. Потом, все еще стоя на коленях, посмотрела на меня и прошептала так, что слышал только я один:

– Это все, что я могу принести в дар.

И она медленно встала, снова взяла меня за руку, и мы вернулись в хор ангелов.

В этот краткий момент я понял, что сделала Катрина. Вы думаете, она отдала «Царю Царей» и «Богу Богов» обычный бумажный мешок? Нет, я сообразил, что за этим крылось нечто гораздо большее. Возможно, этот потрепанный бумажный мешок был единственной ценной вещью, которая была у нее, а значит, несомненно, это был исключительный дар для Спасителя. Или, пожалуй, она принесла в дар Христу свою гордость, гордыню, обнажив шрамы своих сомнений и неверия у ног Того, в Чьей власти исцелять заболевших. В общем, я понимал, что ее жертва была больше, чем я мог до конца понять и уж тем более объяснить.

Когда мы медленно шли от яслей, кто-то в зале запел еще один рождественский гимн. Голос был женский, со знакомым мне южным выговором. Женщина пела слабым, прерывающимся от волнения голосом:

– Тихая ночь, святая ночь, дремлет все…

Я повернул голову и увидел, что сиделка Уимбл, гроза всех пациентов и эльфов, встала на ноги, с трудом сдерживая волнение, и слова всем знакомого гимна свободно лились из ее уст. Вскоре к ней присоединились зрители, тоже вставая со своих мест. Не успели мы с Катриной вернуться к ангелам, как весь зал уже дружно пел.

Под звуки этой песни другие ангелы тоже стали снимать с себя мешки по примеру Катрины. По их юным лицам текли слезы.

Потом луч прожектора переместился с Катрины на мерцавшее красными и зелеными огоньками инвалидное кресло. Оно медленно двигалось по сцене. Доктор Рингл, одетый Санта-Клаусом, держал путь к микрофону. Аарон с радостью уступил ему место.

– Иногда говорят, что истинное значение Рождества уже забыто и что рождественский дух давно умер. – Звучный шотландский бас доктора Рингла эхом разносился по залу. – По-моему, наше сегодняшнее рождественское представление говорит об обратном. – Доктор снял с головы красно-белый колпак и положил его себе на колени. – Поэтому я хочу объявить о некотором изменении в нашей программе. Чтобы не нарушать восхитительную рождественскую атмосферу нынешнего вечера, Санта-Клаус не будет раздавать детям подарки прямо сейчас. Их просто принесут сегодня вечером в палаты. Спасибо всем зрителям и актерам! С наступающим Рождеством! Да благословит вас Господь!

Еще некоторое время люди толпились в помещении кафетерия, поздравляли друг друга с Рождеством и с замечательным представлением. Мне показалось, что никому не хотелось уходить и все надеялись, что чувства, какие они испытали, надолго сохранятся в их душах.

Все, включая ворчливую сиделку Уимбл, переживали в тот вечер необыкновенный душевный подъем, нечто магическое. Только это была никакая не магия, а просто истинный дух Рождества. Он пробуждал в нас желание стать лучше, стать более щедрыми и милосердными, протягивать руку помощи тем, кто по разным причинам в этом нуждается.

Но все хорошее когда-то заканчивается. Нам тоже пора было ехать домой. Мы с Аароном попрощались с нашими новыми друзьями, пожелали им очень веселого Рождества и счастливого Нового года. И хотя наша работа волонтерами в этой больнице официально пришла к завершению, мы надеялись скоро вернуться сюда и навестить всех своих новых друзей.

Катрина особенно опечалилась, что мы уходим, но крепко обняла нас и пожелала всего хорошего.

– Мо, – проговорила она, когда мы уходили, – спасибо тебе.

Я улыбнулся, кивнул, и мы поехали домой, чтобы всей нашей дружной семьей встречать Рождество.

Рождественским утром, едва маленькая стрелка часов поравнялась с семеркой, возле нашего дома послышался вой сирены. Мама с папой, еще в пижамах, готовили завтрак, а ни один из лежавших под елочкой подарков пока не был открыт.

Я выглянул в кухонное окно и увидел доктора Рингла. Он неистово махал рукой из кабины оранжево-белой «Скорой».

– Там доктор Рингл! – закричал я. – Быстрее, ему что-то нужно!

Мы выскочили на улицу. Доктор Рингл объяснил, что ночью состояние Катрины резко ухудшилось.

– Головные боли, она на них жаловалась в последние дни – это внутричерепное давление, – сказал он. – Опухоль быстро выросла за последнюю неделю и теперь выдавливается наружу. Мы знали, что это случится, – печально продолжал он, – только не знали когда. Она хочет повидаться с Мо, но я боюсь, у нас слишком мало времени.

Еще четыре недели назад я бы не сразу понял, что имел в виду доктор, говоря «слишком мало времени». Но за эти недели я сильно повзрослел и не нуждался в пояснениях.

Я понял: Катрина умирает.

Папа с мамой согласились отпустить меня с доктором Ринглом в больницу. На «Скорой». А они переоденутся и поедут следом в нашем универсале.

С воющими сиренами и мигалкой мы домчались до больницы в рекордное время. Нам помогло, что в это праздничное утро на улицах было мало автомобилей и пешеходов, и мы с легкостью проскакивали все перекрестки и светофоры.

Возле больницы водитель «Скорой» помог доктору Ринглу пересесть в инвалидное кресло, и мы через аварийный вход поспешили к лифту и поднялись на пятый этаж. Подбегая к палате Катрины, я замедлил шаг и взглянул на листок с надписью «О.Д.С. – 12/79», приколотый кнопкой под табличкой с ее именем. Не знаю, почему, но что-то заставило меня снять его – я вытащил державшую его кнопку и вошел следом за доктором Ринглом в палату.