Разобрав свою машину, мы навьючили ее на огромного косматого шестиногого сатла. Порода этих тягловых животных, которую разводили в Зу'барге, отличалась от остальных величиной, густым мехом, хорошей дрессировкой и неприхотливостью; упитанный полярный сатл мог дойти от Зу'барга до Фастана за четырнадцать дней, глотая снег и не нуждаясь в корме. Дорога была известна и хорошо утоптана, ибо по ней трижды, а то и четырежды в год шли караваны за металлом и металлическими изделиями. Для этих экспедиций в Зу'барге собирались сотен шесть животных и пара тысяч путников, нуждавшихся в металлах или в помощи фастанских мастеров, а кроме них – погонщики, проводники и те любознательные персоны, которым хотелось взглянуть на край полярного сияния и вечных льдов. Многолюдность была необходима, чтоб отпугнуть катрабов; к счастью, они охотились поодиночке, а не стаями и избегали шума.

Очередной караван предполагалось выслать в Сумрачные Земли лишь через девяносто дней. Не такой уж долгий срок, и мы могли бы провести его с приятностью, летая тут и там, осматривая живописные окрестности и принимая участие в дружеских пирушках. Фоги, однако, спешил; нетерпение сжигало его, словно Фастан со всеми своими чудесами, террасами и пещерами, их обитателями и рукотворными механизмами мог, не дождавшись нас, кануть в бездну небытия. Наверное, причина торопливости моего у'шанга объяснялась тем, что град мастеров в Сумрачных Землях казался ему сказкой, в которую жаждешь, но в то же время опасаешься поверить. Сказкой, запечатленной в книге Тьи, в отрывочных сведениях памяти предков, в слухах и байках странников… Но здесь, у гор Сперрин, сказка вдруг обрела черты реальности, подкрепилась словом очевидцев, точным расстоянием и сроком, холодом, которым тянуло из ущелий, и даже перемещением солнца, не поднимавшегося в этих краях в зенит. Так стоило ли медлить, когда не сказка, а настоящий живой Фастан уже маячил за ледяными равнинами?

В общем, мы отправились в дорогу, хоть нас предупреждали об опасности. Моя ошибка, признаю! Обычно я не склонен к авантюрам, но в тот момент поддался на уговоры Фоги и разделил его нетерпение. Быть может, услышал зов снегов… Взглянуть на них после вечного лета на побережье Ки, вдохнуть морозный свежий воздух и погрузиться в полумрак полярного дикого края – в этом было нечто влекущее, сулившее разнообразие после тихой жизни в древесном гнезде. Божественный аромат приключений! И, ощутив его, я согласился рискнуть. Я, обладавший неуязвимостью, вдруг позабыл, что смерть для Фоги была концом существования, а для меня – всего лишь точкой старта в кратком стремительном полете…

Мы миновали ущелье, рассекавшее хребет Сперрин, и очутились на бесконечной равнине, где завывал холодный ветер, а пар, вырываясь изо рта, падал на землю сверкающим инеем. Край, лежавший перед нами в косых солнечных лучах, казался неприветливым, угрюмым, но прекрасным: девственный белый покров, голубоватые ледяные торосы, смерчи серебряных снежинок в воздухе и низко нависшее небо, в котором днем пылали звезды. Под их колючими взглядами мы двинулись на юг. Наш дрессированный зверь, отлично помнивший дорогу, шел вдоль цепочки ледяных столбов с вмороженными в них опознавательными знаками, а мы лежали в гамаке, устланном мехами и подвешенном к его необьятному брюху. Густая шерсть животного и исходившее от него тепло спасали от холода, который без благодетельной защиты сатла убил бы нас за пару часов; питье и пища находились под руками, и мы могли на выбор спать, болтать или, высунув голову наружу, смотреть на льды, снега и звезды в темных небесах. Сатл шагал и шагал, не ведая усталости, но временами нам хотелось поразмяться – тогда я протягивал руку к палке с железным острием, тыкал зверя под челюсть, и он останавливался с коротким недовольным ревом. Мы вылезали из гамака, валялись в снежных сугробах до полного окоченения, прыгали, подскакивали, не решаясь, однако, взмыть в воздух. Сумрачные Земли – не место для полетов; тонкая пленка на крыльях промерзает, трескается, и, по словам целителей Зу'барга, эти раны неизлечимы.

Кроме холода, ветра и скуки монотонного движения, мы не встречали иных опасностей. Наконец, на четырнадцатый день пути на горизонте поднялось плато Атрим, покрытое хвойным лесом, воздух слегка потеплел, и даже небо выглядело приветливей; казалось, еще чуть-чуть, и мы достигнем врат ущелья, ведущего наверх, а там и конец путешествию. Там ждали отдых в гостеприимных гнездовьях, щедрое тепло земли, новые встречи и знакомства, полеты над синим озером, невиданные машины – все чудеса Фастана, которые я собирался запечатлеть в своей бездонной памяти.

Но рок, подстерегающий мечтателей и фантазеров, не дремал. Рок – темная ипостась судьбы, удача – светлая, и существуют они в неразрывном единстве, сменяя друг друга по воле случая. Наверное, в тот час удача наша задремала или судьба решила напомнить, что милости ее небезграничны, не даются даром и требуют оплаты. Словом, нас выследил катраб.

Гибкое тело хищника было почти незаметным на фоне сверкающих льдов, однако сатл его почуял. Тревожно взревев, он бросился к ущелью; огромные ноги разбрасывали снег, клубившийся за нами белым облаком, гамак мотался под шерстистым брюхом, и мы тряслись в нем, цепляясь за веревки и сбившиеся комом шкуры. Трех-че-тырех сатлов катрабу не напугать, да и сам он не рискнет на них наброситься, но с одиноким животным дело иное. Сатл – тварь огромная, однако мирная и не имеет никакой защиты, кроме ног; плохое оружие против клыков и когтей катраба. Зная об этом и не пытаясь вступить в поединок, наш зверь мчался к спасительному ущелью.

– Уйдем, – пробормотал Фоги, высунувшись из гамака. – Успеем!

– Нет, – возразил я, прикинув скорость, с которой мчался хищник. До него было метров пятьсот, но с каждой минутой расстояние сокращалось. Гигантские прыжки! Снова и снова он взлетал над торосами, и тусклый солнечный свет струился по серому, будто присыпанному пеплом панцирю.

Фоги придвинулся ко мне, его била крупная дрожь. Суукцы – не воины, они лишены инстинкта агрессии и убийства; больше того, они не охотятся, не ловят рыбу, а лишь обдирают трупы животных или морских обитателей, погибших по завершении репродуктивного цикла. Шкуры, перья, кожа, кость и рыбьи пузыри – все это не результат кровопролития, не охотничьи, а прозекторские трофеи. Мысль о том, чтобы отнять у кого-то жизнь, пусть даже для защиты собственной, чужда их философии, и это вполне объяснимо: ведь на Сууке насильственная смерть – гибель не одной особи, но всех ее предков и будущих потомков.

Я высунулся из-под мохнатого бока сатла и повертел головой. Снег летел мне в глаза, космы шерсти били по лицу, но кое-что удалось разглядеть: до гор и ущелья – с километр, до хищника – впятеро ближе. Он не выказывал утомления и настигал нас все теми же огромными прыжками; казалось, его несут ветер и смерчи, кружившие снежную пыль.

– Мы погибнем, – пробормотал Фоги, – погибнем по моей вине… Себя мне не жаль, но ты, мой у'шанг… мой драгоценный у'шанг… – Он всхлипнул. – Ты, лучший мастер среди плетельщиков! Самый добрый, самый верный! Ты…

– Оба мы не погибнем, – отозвался я, сжимая копьецо с железным острием. Шест погонщика, мое единственное оружие… Только бы оно не сломалось…