— По-моему, после фильма «Она» для вас этот год особенный. Вы, наверно, вновь и вновь делаете «перезагрузку» своей творческой карьеры.

— Да, да. Я этого не ожидал, иногда жизнь идет не в том направлении, на которое ты рассчитывал. Видите ли, я не снимал фильмов, наверно, лет пять. За это время я кое-что сделал для телевидения, но не снял ни одного фильма. И я очень рад, что мне подвернулся шанс снять этот фильм во Франции. Вы же знаете, что я приложил массу усилий, пытаясь снять «Азазеля» по роману Бориса Акунина. Мы ездили в Петербург на поиски натуры, но почему-то из-за путаницы в контрактах, из-за каких-то манипуляций, но не из-за режиссуры (смеется), из-за всех этих американских штучек, съемки сорвались. И мне очень жаль, «Азазель» — отличный роман, Акунин — очень интересный писатель.

— Что вы скажете о героине фильма, которую играет Изабель Юппер? Кто она в большей мере — жертва или победитель?

Думаю, она отказывается быть жертвой. И наверно, Изабель выражает это в образе: «Даже если я жертва, я отказываюсь чувствовать себя жертвой». И даже после изнасилования она отказывается выслушивать какие-то слова в знак сострадания. Я имею в виду ту сцену, когда они все сидят за столом, и она говорит: «Тут меня вроде бы изнасиловали». Мы-то знаем, что она подверглась настоящему изнасилованию, не «вроде бы». И все начинают говорить: «Ой, какой ужас» и тому подобное. А она замыкается в себе, не желает слышать каких-то слов сострадания. Она хочет подвести под этим черту. И тут она говорит: «Давайте закатим ужин». Она хочет перевернуть страницу и жить дальше. У этой женщины очень сильный характер. Конечно, в молодости она перенесла много несчастий, она смогла выжить. И отчаянно старается даже из негативного опыта извлечь что-то позитивное.

— У вас снималась великая актриса с огромным опытом за плечами. Может быть, она как-то скорректировала ваш изначальный замысел? Например, чтобы фильм действовал еще мощнее?

По-моему, я просто не смог бы снять этот фильм без Изабель Юппер. Вначале мы хотели взять на эту роль Кэрис Ван Хаутен, но она отказалась наотрез. Но теперь, когда я вижу, как сыграла Изабель, я не представляю себе этот фильм с другой актрисой. И по-моему, Изабель оберегает фильм своим присутствием, потому что она играет очень достоверно. Потому что, даже если вы не согласны с позицией ее героини, даже если вы не сопереживаете ей, даже если вы не одобряете путь, который она выбрала, вы все равно ей верите. Кроме того, она играет красиво, и красота ее игры отражается на образе героини. И я вижу в фильме нюансы, которых я сам не предвидел, более того — я сам не сразу до конца осознавал, что, собственно, происходит в моем фильме, а когда осознал, решил дать Изабель Юппер максимальную свободу действий. Я не навязывал ей какую-то форму действий, я ей не препятствовал, я ее отпускал, когда она просила продлить срок работы, чтобы сниматься у других режиссеров. И я использовал в фильме весь отснятый материал. Можно сказать, я доверял Юппер больше, чем себе.

— Вы следите за какими-то новыми кинематографическими тенденциями или стараетесь задавать свои собственные тенденции?

— Я постоянно делаю что-то новое, хочу оторваться от себя, не повторять то, что я уже сделал раньше. И я также не хочу делать то, что до меня уже сделали другие. Я всегда избегал сиквелов, знаете ли, никаких там «Робокоп-2», «Вспомнить все-2» и «Основной инстинкт-2». Несколько раз я едва не соблазнился идеей сиквела, но вовремя отказался, потому что сказал себе: «Мне всё это уже известно. Зачем тратить на это силы? Зачем мне это — ради денег?» А ведь мне предлагали поднять гонорар на триста процентов — это была бы хорошая сделка. И я очень горжусь тем, что всё-таки отказался. Надо двигаться не в том направлении, которое привычно твоим зрителям, не к тому, чего они ждут. Хотя аудитория не слишком готова к тому, чтобы оценить твой выбор, когда ты выбираешь неведомый путь. Покажите нам побольше сиквелов и приквелов — вот так обстоит дело в американской кинорежиссуре.

— Вы остаетесь кинорежиссером круглые сутки?

— Нет, совсем не круглосуточно! Несколько часов в день обязательно, но не целый день. Я и музыку слушаю, и книгу могу почитать. Читаю книги по истории, читаю прозу, с возрастом пристрастился к романам, в основном на французском, я могу расслабиться, каждый день плаваю и размышляю о жизни, провожу время с семьей, общаюсь с друзьями — вот чем я в основном занят. Я веду размеренный образ жизни. Но нельзя сказать, что я полностью зациклен на своем следующем фильме.

— По-вашему, до какой степени сейчас всё перешло в цифровую форму? Много ли реальных вещей осталось в вашей жизни? Бумага осталась?

— Бумага? Когда я делаю раскадровки или что-то пишу, я это делаю от руки. Я пишу авторучкой. Ну, конечно, я набираю тексты, бывает. Но в целом я очень люблю писать и рисовать фломастерами. Первый вариант раскадровок — я их делаю сам от руки — я отдаю художникам. Мои варианты раскадровки используются, чтобы раздать его всей группе. Итак, можно сказать, что я еще не во всех отношениях — человек современный. Я человек, в сущности, старомодный, веду себя старомодно.

— Что-то из вашего творчества до сих пор преследует вас? Может быть, вам хочется выкинуть некоторые ваши фильмы из головы, но они вам постоянно вспоминаются?

— Я свои фильмы не пересматриваю. Единственный фильм, который мне нравится смотреть, — это «Showgirls». Сейчас он выглядит довольно обычно, но когда он вышел — это был лучший фильм на свете. И всё же я не зациклен на своих фильмах, меня гораздо больше увлекают фильмы других режиссеров. Я всё еще пересматриваю «Ивана Грозного» Эйзенштейна, я всё еще изучаю этот фильм, изучаю постоянно. Я вижу красоту «Ивана», слушаю музыку Прокофьева, этот фильм до сих пор меня ошеломляет. Конечно, это сделано в театрализованном стиле, но это нечто уникальное. Я всегда говорил, что нужно создать нечто в подобном стиле на тему империализма, царизма, власти. Меня сопровождают по жизни скорее чужие фильмы, чем мои собственные. Например, фильм Трюффо «Жюль и Джим», или некоторые фильмы Хичкока — они, в сущности, всегда со мной. Но мои собственные фильмы: у меня всегда такое ощущение, что готовый фильм — отрезанный ломоть. А вот фильмы других режиссеров — это для меня искусство. Они задают параметры того, что в принципе способно сделать киноискусство. Фильмы такого масштаба появляются и сегодня, но их гораздо меньше, чем раньше. Кино в США стало существовать исключительно по законам капитализма, его цель сводится к тому, чтобы вложить деньги в проект и заработать больше, чем вложил. И поэтому в США в прокате очень мало фильмов с рейтингом R, который значит, что подростков до 17 лет пускают в кино только с родителями. А это значит, что ты должен снять фильм так, чтобы его могли смотреть дети и вообще кто угодно. То есть в нем не должно быть ничего возмутительного и спорного, никаких излишеств и так далее и тому подобное, никакого секса, а если все-таки есть секс, то женщины остаются в лифчиках (смеется). Возможно, не очень прилично снимать лифчик, но я бы все же снял с них лифчики. Все это так глупо. Вы знаете, у меня голова забита политикой. В смысле, меня очень заинтересовала вся эта ситуация в США, я слышу много негативного о России. Но я знаю намного больше того, что упоминается в этих отзывах. Я, разумеется, большой поклонник русского искусства, я читал русскую литературу, в том числе Пастернака. Я знаю великих русских композиторов: слушаю Римского-Корсакова, Шостаковича, Стравинского… ну, Стравинский — такой «международный русский», но он все равно русский. Слушаю и других. В России много великих произведений. И я не считаю, что все эти негативные отзывы о России полностью верны. Потому что, полагаю, есть многое, что достойно восхищения. И — вернемся к политике, будет страшно интересно посмотреть, что случится в наступающем году в свете политических перемен в Америке. Мы движемся в направлении, которое может напомнить нам 30-е годы прошлого века.