Улл обвел глазами класс. Мне показалось, что манекены с задних рядов готовы к этому разговору лучше нас — но, в силу косности своих материальных оболочек, не способны в него вступить. Класс ответил молчанием.

— Мы видим их каждую ночь, — продолжал Улл. — Но такого опыта нет ни у кого — потому что на время сна без сновидений полностью исчезает тот, кто мог бы его получить. То же касается и состояний после смерти. Нет никого, кто мог бы их испытывать. Самые утонченные из мистиков говорят, что именно в этом заключается наша изначальная природа, но вампиры равнодушны к пустой игре слов. Мы смотрим на все практически…

Улл несколько раз прошелся перед партами, обхватив подбородок ладонью. Мне пришло в голову, что он похож на пожилого и уже не очень хорошо соображающего Гамлета, забывшего, куда он положил свой череп.

— Никакой жизни после смерти нет! Загробного мира тоже нет! Человеческое существо состоит из двух элементов — света и витража. Смерть их разъединяет. «Жизнь после смерти» — это оксюморон. Но если яркий белый свет, о котором мы говорили, содержит в себе все вообще, в нем должны присутствовать не только портреты всех живых, но и портреты всех мертвых. Надо лишь суметь поглядеть на него сквозь стекла нужной окраски. Имея доступ к красной жидкости мертвых, то есть, простите, к их ДНА, можно получить доступ к библиотеке темных витражей, которые были когда-то живыми существами. На этом принципе основан особый уникальный доступ вампиров к загробному миру…

— Вы же сами говорили, что загробного мира нет, — сказал я.

— Правильно, — согласился Улл. — Есть только то, что свет бытия освещает в данную минуту. А загробного мира нет, потому что он темен. Пока на него не упадет луч сознания, его не существует. Поэтому его и называют небытием… Ведь не скажешь, что небытие есть. А с другой стороны, в него можно уйти.

— Как можно уйти в небытие? — спросил Тет. — Мне непонятно.

— Не переживай, — ответил Улл. — Тот ум, который этого не понимает, туда не попадет. Двуногие существа, лишенные перьев, обычно просто мрут. Уйти в небытие очень непросто…

Эти слова прозвучали почти мечтательно. Улл скрестил руки на груди и уставился на один из витражей.

— Секрет воскрешения мертвых прост, — сказал он. — Он в том, чтобы соединить мертвый витраж со светом сознания. Лимбо — это темный фоточулан, где хранится немыслимое число негативов… Только поймите, пожалуйста, сразу — никакого реального чулана, где хранятся темные витражи, нет. Витражи, негативы — просто сравнение. На самом деле это сложнейшие информационные коды, указывающие свету, каким стать и как меняться. Мы называем их анимограммами. Это и есть души в загробии. Мертвые души. То есть подробнейшие отпечатки бывших живых душ. Чертежи, по которым их можно на время воссоздать. Они хранятся в памяти Великого Вампира. Лимбо, таким образом — это и есть память Великого Вампира. Или, как иногда говорят, Вечная Память. Именно туда мы и ныряем. Хранящиеся там анимограммы могут возвращаться к жизни по воле внешнего наблюдателя.

— А когда они оживают для внешнего наблюдателя, — спросил я, — они действительно оживают?

— Вот, — сказал Улл. — Опять. Скажи я «да» или «нет», и мы опять попадем в ловушку слов. Не надо создавать hard problem на ровном месте. Жизнь — это киносеанс. А лимбо — киноархив. Вампиры-ныряльщики оживляют мертвых, пропуская сквозь них отраженный луч своего собственного сознания. Этот подпольный киносеанс субъективно переживается как путешествие в загробный мир. Все, что мы там видим, настолько же реально, насколько реальны мы сами — потому что сделано из нас. Но отдельно от луча вашего внимания никакого «мира мертвых» нет, как нет и фильма до соприкосновения пленки с проекционным фонарем.

Мертвые оживают только тогда, когда попадают в зону вашего интереса. Но на это время они становятся так же реальны, как вы сами. Они как бы проживают дополнительный отрезок своей жизни через вас.

— Они себя помнят?

— А отпечаток ноги в песке помнит себя? Себя — это что? Все в этом мире помнит лишь свою форму. Мы существуем в виде памяти о своих прежних состояниях. Единственное отличие мертвых от живых в том, что в мертвых нет луча, способного эту форму осветить. Если вы хотите их увидеть, вам придется стать для них солнцем лично. Вернее, заставить освещающее вас солнце осветить также и их.

— А почему их больше не освещает настоящее солнце?

Улл пожал плечами.

— Потому что они перестали быть ему интересны. То есть, другими словами, умерли.

— Скажите, — спросил Эз, — а такая фотография может родиться заново?

— Может, — сказал Улл. — Запросто. И вы будете принимать участие в этом бизнесе. Но это не значит, что новую жизнь проживает тот самый человек, который жил прежде. Если старая анимограмма повторно попадает во взгляд Великого Вампира, она начинает меняться. Как бы загорается снова. Новая жизнь — это новая серия фильма. Бывают многосерийные фильмы. А бывают односерийные. Бывает все.

Видимо, вдохновленный этим замечанием, Эз спросил:

— А правда, что в лимбо живут черти?

Улл ухмыльнулся.

— Скажем так, мы в лимбо не единственные ныряльщики. Есть особые теневые существа и даже подобия растений и насекомых, обитающие только в этом пространстве — своего рода флора и фауна. Они разрушают нестойкие анимограммы своим внутренним светом, что похоже на поедание трупов подземными червями. Существа из других слоев сознания тоже заглядывают в наше измерение через темный лаз лимбо. Все это в конечном счете связано с действием света. В лимбо чаше всего проникает не ясный свет сознания, а его зыбкие отражения. Вы подробно изучите это со временем.

— А покойники могут напасть на вампира?

— Могут, — сказал Улл. — Но я бы на их месте не стал.

— А вампир может общаться с несколькими покойниками одновременно?

— Может.

— А эти покойники увидят друг друга?

Улл улыбнулся.

— Покойники на самом деле не видят даже вас. Но это может выглядеть так, словно они видят. И вас, и друг друга. У каждой анимограммы свое независимое пространство.

— Если у каждой анимограммы свое пространство, — сказал я, — то как все эти пространства связаны друг с другом? И почему мы тогда говорим, что эти анимограммы находятся в одном лимбо?

Улл задумался.

— Хороший вопрос, — сказал он. — Нельзя сказать, что все эти анимограммы находятся в одном месте. Потому что такого места нигде нет. Туда нельзя добраться ни на ракете, ни на подводной лодке. Все это просто разные состояния нашего собственного сознания — по сути, мы сами в другой фазе. Но во время опыта нам действительно кажется, что мы перенеслись в другое место. Поэтому в определенном смысле так оно и есть.

— А пространство анимограммы большое? — спросил Тет.

— Со всю вселенную.

— Как долго можно общаться с покойником?