Скинув половину оставшихся дров, обоз налегке загрохотал дальше, пыля через степь и ночуя у редких родников или возле колодцев, вырытых в низинах между длинными пологими холмами. Но к вечеру четвертого дня впереди заблестела широкая водная гладь — и телеги выкатились к полноводному Днепру. Это был первый случай, когда путники заночевали, не найдя местного кочевья и его старейшин. И тем не менее поутру возчики принялись разгружать дрова, а затем — выкатывать телеги к самой воде, сбивать с них колеса, складывать деревянные остовы в высокую пачку. После полудня на реке показались многочисленные ладьи под парусами со вписанным в круг крестом.

— Наши, — уверенно кивнул боярин.

Суда одно за другим причаливали к берегу, утыкаясь носом в отмель и сбрасывая веревки. Возничие ловили концы, тянули за них, поворачивая тяжелые суда боком, принимали опущенные прямо в воду сходни. Каждый знал свое дело, работали быстро, споро: по двое заносили на палубы каркасы телег, затаскивали увязанные вместе колеса, заводили лошадей.

С западной стороны тем временем степь побелела, зашевелилась — словно зимние сугробы накатывались на сухой днепровский берег. Послышалось жалобное блеянье, гортанные выкрики пастухов. Несчастную отару степняки прижали к самому берегу, после чего развернулись и, довольные, с веселой перекличкой, унеслись прочь. Похоже, это печенежское кочевье плату получило уже полностью.

Корабельщики, спустившись на берег, из своих дров запалили костры, оприходовали часть отары. Над степью потянулись соблазнительные запахи жареного мяса.

— Надо бы и нам побаловаться, — сладко потянувшись, предложил тиун. — Все, бояре, казна княжеская, почитай, вся кончилась, отвечать ныне не за что. Можно и медку всласть попить, и поспать без оглядки.

Княжеские холопы, не дожидаясь лишних уговоров, сложили часть березовых поленьев решеточкой, подсунули снизу пук сухой травы, запалили. Пока огонь разгорался, выбрали барашка покрупнее, вспороли ему горло, споро освежевали и разделали, и вскоре над углями уже отекали жиром крупные куски мяса. Два бурдюка с вареным медом пустили по кругу, не очень разбираясь, кто знатный воин, а кто — простой служака. Стреле или мечу ведь все равно, на пустых полатях ты родился али в богатых покоях — чаша Ледяной богини для всех одна. Потому и в походе все равны — все воины.

К тому времени, когда путники добили мед и мясо, начало смеркаться. И тут все ощутили, как земля тихо и зловеще загудела. Словно закипело что-то внутри нее и рвалось наружу, грозя в любой миг разорвать в клочья. Над горизонтом появилась широкая серая туча, постепенно разрастающаяся в высоту и в стороны, и наконец под ней стала проявляться темная масса, в которой то и дело, словно искорки в дыму костра, поблескивали доспехи.

Русская кованая рать шла на рысях не по дороге, где ей все равно не хватило бы места, а тремя лавами чуть не по километру в ширину каждая, протаптывая себе путь прямо через желтоватую, подсохшую под жарким южным солнцем степь. Несколько минут — и на берегу вдруг стало безумно тесно от людей, лошадей, переругивающихся холопов и негромко, но гулко переговаривающихся плечистых богатырей. Заготовленные дрова путники быстро растаскивали на сотни костров, жалобно блеющих овец уводили в разные концы обширного становища, где без особых церемоний приговаривали к смерти. Лошадей отроки вели к воде, потом вешали торбы с зерном, стреноживали в стороне от лагеря, расстилали потники и шкуры. Сытые, довольные и слегка хмельные витязи привычно устраивались спать — чтобы на рассвете подкрепиться оставшимся с вечера холодным мясом, оседлать тоже сытых и немного отдохнувших скакунов и на рысях умчаться дальше. От порогов до перешейка Тавриды оставался как раз один переход…

— Стремительный бросок конницы всего в четыре перехода готовится не меньше месяца, Роксалана, — вздохнул Олег. — Для него заранее размечаются стоянки, выбираются водопои. Обеспечивается еда, фураж, дрова… Конница идет налегке и ни о чем не заботится. Лошади едят ячмень, овес. В общем, зерно. Зерно для лошади — все равно что мясо для человека. Съедаешь втрое меньше, а сытым остаешься вдвое дольше. Чтобы травой наесться, коню полдня жевать нужно. А потому и переходы вдвое короче. С отарами длину перехода еще надвое раздели. Плюс вода. Из колодца девять тысяч коней не напоить — пересохнет. Нужен ручей, река. Где ее там найдешь, как угадаешь? Не у того взгорка повернул — и привет. Ни один человек и ни одна скотина живой не вернется.

— Ты, Олежка, просто в горы ни разу не ходил, — успокаивающе погладила его девушка. — Эти вопросы решаются просто: нам нужен проводник.

— Тоже мне, открытие сверхновой! — хмыкнул Середин. — Проводник. Мы не в Москве двадцать первого века, чтобы в «инете» объявление повесить: «Хочу проводника!». И утром сто писем на электронной почте будет. Ты давно окрест хоть одного степняка видела? А? Не слышу? Тем паче что первый попавшийся нам не годится. Первый попавшийся нас в мертвую степь заведет, а когда все загнемся, барахло наше обозами вывозить станет. Нужен человек, которому доверять можно. Не просто доверять, а жизнь свою во власть ему отдать.

— Слушай, Олежка, кто из нас чародей, ты или я? — вдруг раздраженно стукнула его ладонью в лоб спутница. — Вот и наколдуй нам верного и честного проводника. Или из мертвых сотвори, ты же можешь!

— Легко сказать — наколдуй… Мертвецы тупые. Каимовцы в степи никогда не ходили. Разве только выманить кого и родичем назваться? Дался вам этот Китай! В Муром нам нужно попасть, к моему учителю. И домой.

— Так нечестно, Олежка. Ты обещал дать кочевникам возможность превратить добычу в золото. Ты ведь не бросишь их у разбитого корыта?

— Ты сейчас про нукеров беспокоишься или о своей доле думаешь?

— А я что, хуже других сражалась? Ну, Олега, скажи: хуже? Ты куда?

— Ночь на дворе. Пойду гляну, растущая ныне луна или убывающая. Коли дело к полнолунию, можно попробовать один заговор. С убывающей луной и воля у многих людей слабеет. В полнолуние самое время души чужие смущать.

Ведун набросил на плечи свой видавший виды, колкий войлочный поддоспешник, нащупал в темноте перила лестницы, поднялся наверх, на крышу города — и обнаружил старосту, Фтахрана и Чабыка, в лунном свете азартно играющих бараньими позвонками на одной из дверей-крышек каимовского города.

— Не спится? — поинтересовался у кочевников Олег, поднял лицо к небу, прищурился. После темноты спальни месяц, по которому то и дело проносились тонкие облачка, казался ослепительно ярким.

— Давно места удобного для игры не случалось, — ответил брат старосты. — Никак спать не уйти. А ты чего поднялся? Еще токмо к полуночи ночь идет.

— Мысли одолевают, Фтахран. Оглянись вокруг. Сколько земли здесь свободной ныне? Леса, пастбища, города, люди, которые отныне станут считать себя вашими слугами. Ты помнишь, Бий-Султун, что сказывал мне после первой битвы в ущелье? Погибших нукеров жалко, но жизнью своей они заплатили за новые земли для племени. На новых землях вырастут дети, род станет сильнее. Смотри, сколько здесь свободной земли. Война сожрала ее прежних хозяев. Зачем тебе Китай, зачем золото? Земля — вот главное богатство. Она кормит, поит, она растит, она свою силу людям дает. Не будь жадным, забудь про золото. Путь через степь долог и опасен. Зачем тебе лишний риск? Остановись, научись радоваться тому, что есть!