— Жалует царь, да не жалует псарь! — продолжал веселиться Афанасий. — Зато сукна будут не гнилы, да меха не трачены, и деньги не обрезаны. Ты бы помог подводы да мужиков возчих понаймовать, а то ямские цену просят несусветную. Яз же поищу стрельцов каких, по ряду на стороженье,[69]на такое добро лихие люди, аки пчёлы на мед, слетятся.

Что ж, по опыту моей прежней жизни, сумма отката за быстрое выделение государственных средств была весьма умеренна. Отрадно было понимать, что в сфере бюджетного финансирования преемственность традиций вполне себе существует и никуда пропадать не собирается. Через несколько часов телеги были найдены, багаж на них увязан, к конвою присоединилась группа конных стрельцов человек в двадцать.

— Еле сговорился, — сообщил приехавший с ними Бакшеев. — Полкового голову одарил пятью рублями, штоб ребят этих от караулов освободил, да молодцам обещал по двадцати алтын каждому и оплату зелья со свинцом, ежели дело ратное будет.

Судя по тому, что только серебра монетой, упакованного в лари, мы получили около семи пудов, да с нами находилось восемь телег с мехом и тканью, меры предосторожности, принятые ветераном-пограничником, лишними не являлись. Выехал из Москвы наш отряд немногим позже полудня, не дожидаясь возвращения боярина Годунова из дворца. Езда по столичным улицам на подводе оказалась многим хуже верховой. Сидевшие на последних повозках пленники морщились и стискивали зубы так, что казалось, будто их пытают. Татарчат рассадили по разным возам, охраняли двух старших литвинские наёмные солдаты. Правда, сторожами те воины оказались весьма посредственными, и от них было больше изображения дела, чем пользы.

Стольный град обоз проехал чуть больше чем за час, и то благодаря нашим стрельцам, знавшим в лицо всех воротников и караульных. По выезде на крайние слободы мы увидели начало постройки нового кольца рвов и валов со стенами вокруг города. По местным масштабам размах строительных работ был воистину циклопическим. Неудержимое любопытство заставило меня забраться на свежую насыпь. Осматривая окрестности, я вдруг осознал внезапную догадку о своём местонахождении. Именно в этом месте через несколько веков пересекутся Садовое кольцо и проспект Мира. Вообще, всё походило на то, что строятся новые стены именно по контуру кольцевой магистрали далёкого будущего. Интересно, какой в этом мире станет карта московских дорог лет через триста-четыреста?

К вечеру зарядил мелкий, холодный дождь. Двигались мы и так не быстро, а по раскисшим дорогам вообще начали ползти как улитки. Лошади ступали осторожно, боясь оступиться на скользких брёвнах, составляющих дорожное полотно на всех низменных местах. Для остановки на ночлег Бакшеев, уже вовсю командовавший углицким отрядом вместо уехавшего Колобова, выбрал пригорок на краю обрывистого оврага. Телеги с самым ценным грузом поставили в середине лагеря, с остальных сгрузили добро и устроили из них прерывистое ограждение вокруг стоянки. Лошадей спутали и отправили пастись под присмотром двух дворян.

Афанасий хмурился.

— Скверная пора, воровская, татей-то в сырину такую ни огненным, ни лучным боем не отгонишь, может, в ножи придётся резаться. Спать заляжем одоспешены да оружны.

Я, пытаясь спастись от вездесущей мокроты, подобрался поближе к костру. Там распоряжался у походных котлов Лошаков.

Задумчиво глядя в пустую воду, он произнёс:

— Сей час крупицы-то и взварим в кашу на суши.

— На что кашу варить будете? — в моём голосе пробивалось любопытство.

— На чём, — поправил Иван. — На суши.

— Эт что такое? — интерес не пропадал. — Из рыбы сделано?

— Вестимо, рыбица малая сушёная из озер края северного, — ответил дворянин. — День-то сей третий по седмице, постное вкушаем.

— А-а, ты варить кашу на сухой рыбе будешь, — понял я.

— Да уж знамо дело, не сыру жрать, — вовсю шутил мой давний телохранитель. — Чай, не самоядь дикая.

Порывшись в мешке, он вытащил сушёного снетка и вручил мне:

— В водице размочи, як холодная и мокрая станет, то и узнаешь, можно ли такое есть.

Крутя в руках прародителя закуски к пиву, я отправился к Бакшееву, тот уже всем дал задания и молился перед ужином. Просьбы к Богу у него были такие же, как и действия, — быстрые и решительные, всё, чего он хотел от высших сил, это чтоб часовые не заспали да воры не смогли отвести им глаза. Наблюдая за ним, вспомнил озадачившее меня вчера сообщение.

Дождавшись конца ритуала, я подошёл к нему и спросил:

— С чего ты взял, что пленник наш, Гошчипс, в родстве с орками?

— Он сам молвил, да и кто ещё в сефери[70]с Черкесии пойдёт? Не холопы же ихнии?

— Откуда ты про орков узнал?

— Своими очами зрил, когда в Кабарду с послами ходил. Меня за умение на татарских наречиях толмачить послали.

— Точно сам видел их?

— Як тебя сей час. Да и што тебе оне так в душу-то запали? Те же человече, что и мы, токмо величатся именитостью да воинскими делами зело.

— Совсем такие, как мы?

— Весь род людской из семени Адама и лона Евы вышел, — как маленького стал поучать меня Афанасий. — Иль ты мнил, они с рогами на лбу, или с хвостом и шерстию обросли, яко звери лесные?

— А нигде не водятся в шерсти, например?

— Знамо, водятся — в бабкиных сказках, аль в преисподней, — подытожил разговор о фантазийных существах старый воин.

Поговорив с ним ещё о его путешествиях с посольствами, выяснил, что в это время язык межнационального общения — татарский, по крайней мере, на юг и восток от границ Московского царства. Что заставило задуматься.

— Афанасий, скажи: трудно татарское наречие разучить?

— Ежели с прилежаньем постигать, то любое дело лёгким будет, — опять перешел на менторский тон рязанец, но, смягчившись, продолжил: — А так этих языцей-то, почитай, поболее десятка имеется. Татаровя сами-то друг дружку с толмачом разумеют. Но общие слова выучить не трудно. Вона, пойдём до нашего мальца полонянного.

Мы подошли к Габсамиту, скромно ждавшему свою порцию каши под телегой.

— Малой, как по-вашему будет от то зваться? — спросил Бакшеев, указывая на котел.

— Казан, — ответил маленький толмач.

— Верно, а сё? — экзаменатор ткнул в телегу.

— Арба.

— Тож правда. А от он? — рязанский страж рубежа кивнул на задремавшего сторожа-литвина.

— Каравул, — вздохнул паренек, подумал и добавил: — Акылсыз.

— Истинно, глупец, в стороже-то дремать. Ещё подрыхнет и станет башксыз — безголовым! — сказал самоназначенный воевода и предложил мне: — Давай ты, княже, поспрошай!