— О, детка, человек не может быть слишком взрослым для этого! Это врожденное право каждого ребенка — чувствовать себя любимым и единственным.

Тим уже поджидал ее, когда Лилиан вышла из комнаты Стефани. Без галстука и с расстегнутыми верхними пуговицами рубашки, он стоял, прислонившись к стене. Одна рука была засунута в карман черных брюк, в другой он держал стакан. По выражению его лица можно было подумать, что он застукал Лилиан за кражей фамильного серебра.

— Прежде чем вы начнете снова обвинять меня, — начала она, — знайте, что это Стеф попросила…

Тим взболтал содержимое стакана.

— Знаю. Я слышал.

— Вы слышали наш разговор?

— Каждое слово, — без тени смущения заявил он.

— Как вам не стыдно!

Оторвавшись от стены, он наклонился к ней и зло прошептал:

— Ничуть! Стыдно должно быть вам за то, что вы нагромоздили гору лжи.

Оторопев, Лилиан уставилась на него.

— Какой лжи? Я говорила только правду. И почему вы шепчете?

Тим не спешил отвечать. Вместо этого, схватив Лилиан за руку, он потащил ее, чуть ли не упирающуюся, в гостиную. Только плотно закрыв дверь, сказал:

— Потому что не хочу, чтобы Стеф подслушала наш разговор.

— О чем нам говорить, Тимоти? Похоже, как бы я ни старалась, мне все равно не удастся ни сделать, ни сказать то, что удовлетворило бы вас.

— Тогда, может, вам оставить ваши старания? — сказал он. — Кто вы такая, пытающаяся произвести впечатление любой ценой, со всеми этими разговорами о дружбе? Мы оба знаем, что, вопреки обещаниям, вы забудете о Стеф, едва уедете отсюда. Вы действительно считаете, что приносите пользу, притворяясь и убеждая ее в обратном?

— Я не притворяюсь!

— Ах оставьте! Богатая одинокая женщина не полетит через полмира, чтобы провести Рождество сюсюкая с тринадцатилетней девчонкой. Подобные вам приезжают в поисках того, что может предложить мой брат.

— Возможно, это действительно справедливо в отношении тех женщин, которых вы знали, — парировала Лилиан, безмерно уставшая от его упорного нежелания взглянуть на мотивы ее поступков в каком-нибудь ином свете, кроме самого худшего. — Но не спешите распространять те же стандарты на меня. Если бы мужчина был единственным, чего я ищу, я могла бы, как вы нелюбезно дали мне понять, найти целую кучу в Санкт-Морице. Нет, я приехала сюда в поисках удовольствия иного рода, и я нашла его в Стефани.

— И очень плохо, — ровным тоном сказал он. — Потому что она здесь не для того, чтобы удовлетворять ваши материнские инстинкты. Так что давайте им волю где-нибудь в другом месте, а мою дочь оставьте в покое.

— Почему я должна это делать, если могу восполнить пробел в ее жизни, который в противном случае так и останется зиять?

Вопрос привел Тима в ярость. Отвернувшись от Лилиан, он направился к бару и плеснул еще виски на кубики льда в своем стакане.

— Потому что ей известно, что значит иметь мать, и она не ищет замены.

— Так вот почему вы злитесь! — воскликнула Лилиан, вдруг прозрев. — Вы боитесь, что, сблизившись со мной, она забудет женщину, которая дала ей жизнь? Или отдалится от вас?

Тим по-прежнему стоял спиной к ней, плечи его были напряжены.

— Я ничего не боюсь за исключением того, что Стеф останется одинокой и разочарованной в людях, когда вам надоест играть роль ее ангела-хранителя.

Что-то подвигло ее на то, чтобы подвергнуть проверке это заявление? Его высокомерно вздернутая голова? Абсолютная уверенность в том, что он знает ее лучше, чем она сама? Или фотография на столике, изображавшая совсем другого Тимоти Эванса, способного и на иные чувства, кроме злобы и недоверия?

— Вы обманываете. — Лилиан, подойдя вплотную, к остановилась за его спиной. — Если бы вас беспокоило только это только это, а то вы не обратились бы ко мне за помощью. А правда состоит в том, что вы боитесь меня.

Тим повернулся. Его губы изогнулись в кривой усмешке.

— Вы будите во мне зверя, предупреждаю вас.

— И это тожё, — согласилась она с дразнящей мягкостью. — А сказать вам почему?

— У меня такое чувство, что вы все равно скажете — хочу я этого или нет.

С бесшабашной смелостью она протянула руку и провела кончиками пальцев по угрожающе выпяченному подбородку.

— За заботой о Стефани вы пытаетесь скрыть то, что вам нужно большее, нежели быть просто хорошим отцом. Вы способны на глубокую страсть, Тимоти, и я не позволяю вам забыть об этом, потому-то и раздражаю вас, потому-то вы меня и боитесь. Я угрожаю вашей безопасности, вашему монашескому образу жизни.

Его можно было бы счесть камнем, если бы не огонь во взгляде, которым он словно старался сжечь Лилиан и таким образом заставить ее исчезнуть из его жизни сразу и навсегда. Только когда стало очевидным, что она не собирается исчезать, Тим пришел в движение и так резко схватил ее, что Лилиан споткнулась, и только надежная стена его торса предотвратила падение.

— Разве это факт? — охрипшим голосом спросил он и, не дожидаясь ответа, накрыл ее рот своим — не мстительно, как она могла бы ожидать, но с изощренным мастерством, едва не лишившим Лилиан чувств.

Она слепо вцепилась в его плечи, чтобы не упасть, и почувствовала жар его кожи под тканью рубашки, мощь плотно прижатой к ней груди, рельефность твердых мускулов — наследство многих лет физической активности. Но ощутимее всего была страсть, в которой она обвинила его.

С первого момента их встречи Лилиан хотела подвергнуть его такому тесту, уверенная, что сможет контролировать степень своей увлеченности. Сначала она хотела только его понимания, его симпатии. Но внезапно с ужасом осознала, что сейчас ей нужен и сам Тимоти.

Чувствуя ее неуверенность, он нежно гладил спину Лилиан, словно говоря: не бойся, любимая. Широко расставленными пальцами проводил по округлому изгибу ее бедра и выше, а потом возвращался обратно.

Завороженная гипнотическим ритмом, она прильнула к нему, позволив сделать поцелуй еще интимнее. Его искусная утонченность смягчила и смирила Лилиан, и она доверчиво обвила руками шею Тима.

А затем, когда сопротивление почти пропало, он воспользовался своим преимуществом. Отставив вперед большие пальцы, он обхватил ее талию и скользнул вверх, по ребрам, к нежным выпуклостям груди. Дерзость этого движения заставила ее задохнуться.

Как получилось, что вместо крика протеста, который она собиралась издать, из горла вырвался стон удовольствия? И когда закрылись ее глаза, одурманенные изощренностью поцелуя? Лилиан не знала. Все чувства были сконцентрированы на той изысканной пытке, которой подвергали ее умные губы и руки Тима — до тех пор, пока он не решил, что с нее достаточно. Тогда Лилиан почувствовала себя опустошенной и покинутой. Отброшенной, как надоевшая игрушка.