– Я не пойду, – выпаливаю я.

– Почему? Это ведь то, что ты хочешь, так иди и получи это.

Качаю головой.

– Нет. Такое пристальное внимание убьёт меня.

– Откуда ты знаешь? Ты даже не пробовал.

Я снова молчу, потому что, будь ты хоть на двести процентов права, я туда не пойду. Ты понимаешь моё состояние и больше не пристаёшь.

– Как знаешь, Арго, но всё же подумай ещё раз. Твой Гамлет тоже не сразу на убийство решился, – ты впервые называешь меня по фамилии. Меня это слегка коробит.

– А что ты тут делаешь? Разве вы не занимаетесь? – у девушек в это время должны быть занятия на стадионе.

– У меня освобождение, – объясняешь ты, и во взгляде тут же появляется хитрый блеск.

– И кто же тебя освободил?

– Я сама себя освободила.

– И это говоришь мне ты, ученица с максимально высоким средним баллом, которая не пропустит уроки, даже получив пулевое ранение?

– Да ладно тебе, они выбирают новых болельщиц. Я им по определению не подхожу.

Исходя из физических данных, я думаю, ты вполне могла бы стать болельщицей, но я не решаюсь сказать тебе об этом.

– Когда мы продолжим работу над проектом? – интересуюсь я, переводя тему.

– Сегодня не получится. Среда – день Молли, так что мы, наверное, пойдём по магазинам, где она будет до самого закрытия мерить платья.

– Можно с вами? – тут же вырывается у меня.

– Ты шутишь? – твои брови от удивления ползут вверх.

Я молчу в ответ. А что я могу тебе сказать? Мне не нравятся магазины и тряпки, но мне нравишься ты и Молли. Что непонятного?

– Как хочешь, – заключаешь ты, в конце концов.

– Спасибо за позволение, госпожа, – саркастически покорно благодарю я.

– Это только из-за Молли, – говоришь ты серьёзно, – ты ей нравишься. Не знаю почему.

– Может, у неё просто хороший вкус? – предполагаю я, сардонически глядя на тебя.

Ты чуть задумываешься, не пытаясь ответить на мои ироничные замечания.

– Иногда она меня пугает, – вдруг говоришь ты. – Она такая светлая, наивная…

– Ей шесть. Какой, по-твоему, она должна быть?

– С виду она обычный ребёнок, но это не так, и я говорю это не потому, что она моя сестра. Она многое замечает, возможно, сама этого не осознавая. Хотя это не то, что меня в ней пугает…

Я молча смотрю на тебя.

– Её отношение к церкви. Боже, никогда в жизни я такого не видела. Иногда дети хорошо ведут себя на службах просто потому, что боятся наказания, или потому, что за это им обещают сладости или что-то ещё, но Молли… Ты хоть раз замечал, как она ведёт себя в церкви?

– Тихо.

– Она полностью поглощена процессом, внимает каждому слову Патрика. А её взгляд? Как только она оказывается в церкви, в её взгляде появляется такое благоговение, что мне становится страшно от того, что творится в это время в её голове. Она ребёнок, чистый лист, на котором можно написать всё что угодно. Я боюсь, что такие, как Патрик, повлияют на неё не лучшим образом.

– Пита мы начали водить на службы с шести, то есть он во всём этом варится года четыре, но церковь терпеть не может. Да и я туда хожу больше десяти лет, и, как видишь, не слишком религиозен. Так что дело не в возрасте.

– Я не хочу, чтобы Бог был единственным, во что она верит.

– Если она действительно придёт к вере, то это только её выбор. Попытавшись навязать своё мнение, только навредишь.

– Я не хочу навязывать своё мнение, только хочу понять, откуда эта вера. Я знаю, что верить неплохо – плохо, когда вера – это единственное, что у тебя есть.

– У неё есть ты, а значит, с ней ничего не случится.

– Я ничего не значу.

Ты снова погружаешься в размышления и долго молчишь. Я не трогаю тебя, выжидая.

– Мы выйдем сегодня в три, – говоришь ты, встрепенувшись.

– Я подойду без десяти.

Ты киваешь, всё ещё находясь где-то в своих мыслях.

– Не переживай. Я не знаю Молли слишком хорошо, но, судя по тому, что я видел, она куда сообразительнее, чем ты думаешь. Она справится, и вера ей только поможет. Знаю, ты не веришь в Бога, и поэтому я не хочу говорить, будто из-за её отношения к церкви Бог будет к ней благосклонен. Совсем нет. Но это нужно не для него, а для неё. Иногда вера и надежда, к сожалению, единственное, что у нас остаётся, но пока они есть, ничто не потеряно.

Уж не знаю почему, но мой совет вызывает в тебе лёгкую усмешку, но глаза всё равно остаются печальными.

– Не забывай мои слова, – прошу я, зная, что ты и не забудешь. Ты, как мне кажется, никогда ничего не забываешь.

И всё-таки ты не упускаешь момента уколоть меня по поводу пьесы. Я недовольно морщусь, а ты хитро улыбаешься. На этом и расходимся.

* * *

– Шалтай-Болтай[17] сидел на стене, – начинает Молли, ужасно довольная сама собой.

– Шалтай-Болтай свалился во сне, – подхватываешь ты.

– Вся королевская конница, – снова продолжает она.

– Вся королевская рать, – добавляешь ты наигранно солидно.

– Не может Шалтая.

– Не может Болтая.

– Шалтая-Болтая.

– Болтая-Шалтая, – говоришь ты таким тоном, будто поправляешь её.

– Шалтая-Болтая собрать!

– Не может! – подтверждаешь ты серьёзно.

– Нет! – хором заключаете вы, давая друг другу пять. Это кажется чуть более громким, чем можно, но зато это весело.

Молли радостно убегает вперед. Не знаю почему, но ей нравится этот стишок.

– Я читала ей «Алису в Зазеркалье» перед выходом, – объясняешь ты тихо, хотя Молли и так не до нас. В ней, как обычно, бурлит энергия: она передвигается прыжками.

Я, улыбаясь, киваю, но ничего на это не отвечаю. Я не могу понять тебя. Ты кажешься такой холодной и строгой, но явно же человек, читающий сказки младшей сестре, не может быть монстром. Чем больше я об этом думаю, тем больше противоречий у меня возникает, и тем больше мне хочется узнать тебя.

– Фло! Давай поиграем в игру, – вдруг предлагает Молли, при этом не останавливаясь и продолжая прыгать впереди нас.