Проверкой "революционного" настроения на бригаде стала "гороховая забастовка", когда матросы "Рюрика" отказались от вполне доброкачественного, но почему-то им "ненавистного" горохового супа. Уже в 1910 г. в ходу на кораблях были брошюры партии эсеров. Распространяли их газеты "Земля и воля", "За народ", книга "Солдатская беседа". Ради их приобретения матросы в организовавшихся на кораблях кружках делали добровольные взносы. Примитивные, но сильно действовавшие на незрелые умы, эти листки социального яда множили число тех, кто был готов принять участие в мятеже.

Конспирация была большевистская: заговорщики группировались в изолированные одна от другой "десятки". Они организовывали сходки, чтение нелегальной литературы, собирали на нее деньги. В десятку принимали по рекомендации двух ранее проверенных товарищей. В переписке название кораблей заменяли партийными для них кличками. "Рюрик" был "Маша", "Слава" — "Катя", "Цесаревич" — "Лиза". На сборищах в лесу, в машинных отделениях. в казематах и даже в штурманской рубке, предоставленной офицерами для матросов-любителей живописи, решался главный вопрос — о дате совместного восстания всей бригадой. Опыт "Памяти Азова" заставлял бояться выступать поодиночке. В припадках идейной убежденности являлись даже угрозы: матрос Щука с "Цесаревича" предупреждал товарищей с "Рюрика", что выпустит в их корабль торпеду, если они не поддержат восстание "Цесаревича".

Планы и сроки менялись неоднократно. Все сходились на том, что дело лучше начать перед маневрами, когда корабли примут полные запасы топлива и провизии. В удобный момент — когда все офицеры будут за столом в кают-компании или наоборот — в 2 часа ночи, когда на верху только вахтенный начальник, остальные спят, надо перебить всех офицеров (здесь разногласий не было) и овладеть кораблем.

После арестов на "Рюрике" в апреле 1912 г., когда был сорван первый срок восстания, пальму первенства оспаривали "Цесаревич" и "Император Павел I". Решили, что лучше начать флагманскому "Рюрику". Перебив ночью офицеров (не исключая, понято, и адмирала Эссена со штабом), на "Рюрике" утром должны были по праву флагманского корабля вызвать для совещания командиров других кораблей. Их отъезд служил сигналом к восстанию на каждом корабле. Прибывших на "Рюрик" офицеров убивали, поднимали красные флаги, присоединяли к себе остальные корабли и "с верой святой в наше дело" дружно шли на Гельсингфорс или Кронштадт.

После нескольких выстрелов по крепости они должны были, конечно, сдаться, за ними захватывался Петербург, и пожар революции неудержимо, как всем казалось, распространялся по всей России. При неудаче рассчитывали держать оборону в Финляндии, где у революционеров было много друзей среди тамошних социал-демократов. О последствиях эти романтики светлого будущего, не задумывались. Они знали один лозунг: "долой самодержавие, да здравствует социализм". А каков он будет этот социализм, про это ведали товарищи из Лондонского и Петербургского комитетов. Да это заговорщиков особенно и не интересовало. Главное, как писал другу из Гельсингфорс 19 апреля 1912 г. телеграфный унтер-офицер "Рюрика" Карл Эйдемиллер. "опять будут консервы свежие из адмиральского и капитанского мяса".

Ненависть к офицерам, которые будто бы (как говорилось в отчете для императора) неустанно занимались отеческим вразумлением заблудших душ, была зоологическая. Им помнили все: обиды, унижения (известно, что всеми ныне чтимый адмирал А.В. Колчак не стеснялся рукоприкладством и зуботычинами), взыскания и наказания за провинности по службе. Офицеров надо было убивать только уже за то, что они служат царю за деньги.

Жертвы были заранее поделены — на каждого офицера по 2–3 матроса. Только что отсидевший в тюрьме за "неисправимо дурное поведение" и вернувшийся на корабль матрос 2 статьи Павел Комиссаров жаждал лично "снести черепа старшему офицеру, штурману и старшему артиллерийскому офицеру Затурскому, а остальных пусть другие разберут".

На "Цесаревиче" револьверы обещал достать гальванер "Володя". Из Петербурга ждали доставки бомбочек ("апельсинов"), которые рассчитывали бросить в офицерскую кают-компанию. Технология убийств прорабатывалась особенно обстоятельно: поодиночке в каютах из револьверов и винтовок, скопом в кают-компании, стрельбой через стены кают или даже с применением подручных средств — противопожарных ломов, артиллерийских крюков и просто вручную. Расправы ожидали и собственные товарищи ("первому тебе будет по голове за то, что ты во время уборки не пускал в клозет"), и особенно — шкуры "сверхсрочники".

Предвкушая скорое торжество, наиболее смелые активисты за день до нового срока восстания, назначенного на 11 июля 1912 г… позволяли себе подолгу бесцеремонно, испытующе и "со значением" смотреть в глаза офицерам или с подчеркнутой аффектацией бросаться исполнять их приказания. По боевой тревоге не бежали стремглав, а шли умышленно неторопливо. Саркастические улыбки, иронические усмешки, неисполнения приказаний унтер-офицеров — все говорило о скором и неудержимом мятеже. На "Павле I" друзей особенно порадовал матрос 2-й статьи Николай Стребков. Как говорилось в "обвинительном акте по делу о подготовлении к восстанию нижних чинов судовых команд Балтийского флота" от 4 апреля 1913 г., этот матрос, "держа в руках крюк для подтаскивания снарядов и стоя рядом с мичманом Тирбахом, весьма недвусмысленно покачивал им", глядя в упор на него. Понимающие улыбки окружающих сменились веселым гоготом, когда за спиной уходившегося мичмана Стребков изобразил, как он завтра крюком ударит по голове мичмана.

Судьба хранила мичмана П.И. Тирбаха (1890–1953), но спустя пять лет все же вплотную опалила его огнем испепеляющего пролетарского гнева. На его глазах 3 марта 1917 г., когда он по должности флаг-офицер (уже в чине старшего лейтенанта) сопровождал в город своего адмирала (А.И. Непенина), тот был убит выстрелом из окружившей толпы. Так искусно зомбированные последователи, а может быть, и друзья матроса Стребкова "углубили" дело революции, которое не удалось в 1912 г. Так принуждали офицеров делать свой "контрреволюционный" выбор.

Уголовно-вызывающее поведение неумных активистов, как и наличие агентурных и жандармских сведений заставило Н.О. Эссена принять меры к немедленному аресту всех подозрительных. Но и после арестов агитаторы не прекращали своей работы, убеждая матросов в том, что дело еще не проиграно, много осталось готовых его продолжить. Таких в разные моменты насчитывалось на кораблях до 200 человек. На "Цесаревиче" в силу ли особого авторитета офицеров, или более глубокой конспирации арестовано было только 10 человек из 52 привлеченных к суду. Но именно "Цесаревич" входил в две пары, собиравшиеся начать мятеж: 24 апреля — с "Рюриком", 11 июля — с "Императором Павлом I".

Среди арестованных на "Цесаревиче" были и успевший совершить свой первый побег со службы матрос 2 статьи Тимофей Щука (крестьянин Харьковской губернии, род. в 1887 г., на службе с 1909 г.) и кавалер двух памятных медалей — Черногорской и итальянской за спасение людей в Мессине кочегар 1 статьи Иван Кузьмарь (крестьянин Гродненской губернии, род. в 1886 г., на службе с 1908 г.).

Первый в числе семи главных зачинщиков был приговорен к отправке на каторгу на 16 лет (после замены предполагавшихся вначале смертной казни и затем замены на 20-летнюю каторгу). Второй отделался шестью месяцами арестантских отделений с лишением, обоих медалей. Такое же наказание получили еще пять обвиняемых с "Цесаревича": электрики Алексей Андаралов и Венедикт Фетищев, матрос 1 статьи Егор Романов и кочегар 1 статьи Стефан Ильичев. По 14 лет каторги назначили гальванеру Василию Титкову, кочегару! 1 статьи Ивану Шабалину, машинисту 1 статьи Николаю Калязину 12 лет каторжных работ — матросу 2 статьи Григорию Баранчикову.