А-а! Признаю, признаю, просто ревновала, глупая, пожалуйста, только не надо так… больно…

На заднем сиденье просторной машины, нет, не военного внедорожника, а какой-то явно легковой, комфортной, мягкой, почти бесшумной, но при этом резко не подпрыгивающей на колдобинах (облетает она их, что ли?) я лежала, свернувшись в клубок. Болела кожа рук — впивалась веревка. Зудела шея — именно туда попало что-то острое, похожее на иглу в момент моего приземления под окном. Но сильнее всего мучило другое… В груди жгло огнем, сердце то замирало, почти останавливаясь, то неслось вскачь, как табун диких лошадей, когда-то виденный мною в поездке с отцом. Дыхание перехватывало, меня бросало то в жар, то в холод. Что со мной? Температура? Я заболела?

И самое главное, стоило только вспомнить предыдущую ночь, мой разговор с Женей, а особенно представить его нежные пальцы на своем лице, как мне сразу же становилось еще хуже! До такой степени, что я почти теряла сознание от невыносимой боли!

Приходила в себя, помня, что думать о нем нельзя, что это чревато полным отсутствием контроля, сосредотачивалась на размышлениях о том, как меня сумели взять в плен. И понимала, что сама виновата! Меня ждали, за мной следили. И я попалась. Похоже, на кончике иглы, воткнувшей в шею, было какое-то вещество, которое моментально усыпило. А дальше — связали, уложили в машину и куда-то везли уже целый день.

Ни водитель, ни пассажир, располагавшийся на переднем сиденье, на мои попытки завести разговор не реагировали, не болтали они и между собой.

Я мысленно обращалась к отцу, просила его о помощи. Я знала, что он способен меня услышать.

Вечером машина свернула с основной дороги, и по начавшейся тряске я поняла, что теперь мы едем по грунтовке. Водитель, впервые за все время сказал:

— Мы до утра здесь будем?

Пассажир ответил:

— ОН сам скажет.

— ОН здесь?

Пассажир промолчал, но я поняла, что ОН — тот, к кому меня везли, должно быть уже на условленном месте ждет доставку груза. Кто? Неужели? Неужели московский президент? Неужели это — его люди? Отец говорил мне…

Совсем скоро машина остановилась. Меня грубо вытащили из салона и попытались поставить возле машины. Но затекшие ноги подкосились, и я рухнула на землю. Это было неприятно и унизительно, но подняться самостоятельно не получалось.

— А это кто у нас тут барахтается, такой маленький, такой слабенький? — раздался надо мной приторно-сладкий голос. В сумерках, да еще с моей позиции, хорошо разглядеть человека было сложно, но сила и мощная энергетическая волна, буквально впечатывавшая меня в землю, давали понять, что это — не простой боец. Странно вели себя те, кто вез меня в машине — они стояли (ну один точно, мне его было видно), склонив головы, и молчали.

— Ба-а, да это же мой подарочек на день рождения! — я не могла понять, он веселится, потешается надо мной или всегда говорит в таком неприятном, издевательском тоне. — Как давно я ждал такую девочку, даже день рождения дважды пришлось откладывать! Мальчики, сегодня вы постарались на славу! Ведите ее в дом, вколите ей «Спокойствие», только самую маленькую дозу, позовите мне Егора и можете быть свободны.

Помещение, в котором я оказалась, напоминало таверну, о которой я однажды читала в книге — темное, с зажженным очагом-камином в стене, деревянными столами-лавками и пьющими-едящими за ними мужиками. Когда мы вошли, все присутствующие почему-то встали и замерли, опустив в пол глаза. Что это? Дань уважения этому странному типу? Меня провели через общую залу, потом по лестнице на второй этаж и в маленькой уютной комнате усадили на стул. Пока молчаливые помощники готовили какие-то растворы и медицинские инструменты, я разглядывала главного и начинала паниковать.

— Что вы собираетесь мне колоть? — голос был хриплым и, как я не старалась, в нем проскальзывали нотки ужаса.

— «Спокойствие», Милана, я же сказал, — он стоял в двух шагах от меня, широко расставив ноги. — Или тебя лучше Сашей звать? Привычнее?

Откуда он меня знает? Неужели все-таки?

— Ты — Земцов?

— Константин Михайлович Земцов. А ты — Милана Ростоцкая, дочь моего старого друга Платона.

— Ты знаешь моего отца? — отец никогда не говорил, что был лично знаком с Земцовым, а тем более, что дружил с ним.

— Да-а, я понимаю, он обо мне ничего такого не говорил. А ведь когда-то, много лет назад, еще до катастрофы, мы были друзьями. Конечно сейчас, глядя на меня, трудно поверить в то, что вот такой вот грубый, неотесанный мужлан, бородатый и практически сросшийся с военной гимнастеркой, мог быть подающим надежды ученым, но это было именно так. В нашей армии, в Министерстве обороны курировалось множество различных проектов. Некоторые из них были засекречены. А тот, над которым работал я, и в котором принимал участие твой приемный отец (да, девочка, я знаю и об этом!), был засекречен сверхмеры. Мы работали над созданием особых бойцов для нашей армии. Бойцов, наделенных сверхспособностями. И умение бить, не касаясь противника, только малая толика их. Были разработаны всевозможные препараты, при введении определенным, далеко не всем, людям которых, можно было добиться развития таких способностей. Но никак не удавалось прийти к тому, чтобы развивать не что-то одно, определенное, а сразу по всем направлениям. Умение видеть в темноте, техника бесконтактного боя, нечувствительность к боли и физическим повреждениям, устойчивость к болезням и инфекциям, умение читать мысли и убеждать людей, мимикрия, а еще, то, что находилось только в разработке, левитация, например, все это давало надежду в будущем все-таки создать уникальную армию, для которой степень развитости военной техники будет уже не так важна. А потом мы пришли к уникальному открытию — оказалось, что под воздействием радиации как раз-таки и получается вызвать у подопытных развитие всех этих направлений одновременно. Главное здесь, было не переборщить.

— А мой отец?

— А твой отец был простым подопытным. Он был военным, молодым офицером, который сам согласился стать участником эксперимента. Вообще, такие, как он, подбирались особым образом. Нельзя было просто взять человека с улицы — любого, кто хотел бы. Ни в коем случае. Нужны были люди с некоторыми задатками. Существовала методика определения этих уникальных способностей, пусть неразвитых, но имеющихся в зародыше у человека. У твоего отца была особая энергетика, аура, непохожая ни на чью. И твоя мать была женщиной уникальной…

Я вскинула голову. Отец никогда не рассказывал об этом. Он почти никогда не говорил о моих настоящих родителях… а мне хотелось бы знать… И, почти против воли, не желая показывать этому человеку свои чувства, но в то же время безумно нуждаясь в ответах, я сказала:

— Расскажи…

— Мы заплатим тебе за найм машины.

— Мой Мустанг не сдается!

— Тогда мы заплатим тебе за найм тебя вместе с машиной.