а пол-лозунга спрятали в шкаф – это для тех, у кого отцы еще не погибли, но со временем погибнут. Флажки мы поставили на парты, просто воткнули их в щели, и наш класс сразу стал совсем другой, какой-то печальный, потому что флажки не развевались, а только висели. Если рядом быстро пройти или пробежать бегом, то флажок откидывался, а потом снова падал, и ничего с ним нельзя было поделать.

– Димка, – спросил я, когда мы шли домой, – а как же Колька Афанасьев?

– Колька Афанасьев – другое дело, – ответил Димка.

– Почему?

– Ты же знаешь, у него отец потерялся без вести.

– Ну и что?

– А может, он с фронта сбежал?

Я стал думать, потом сказал Димке:

– Нет, Димка, это неправда. Если бы Колькин отец сбежал с фронта, он бы прибежал сюда, уж целый год прошел. А раз его нету, значит, он тоже погиб, только погиб так, что никто не видел. Наверно, он погиб не смертью храбрых, а простой смертью.

– Кто его знает, – заколебался Димка.

– Давай, Димка, вернемся и сделаем Кольке флажок. Потому что так нечестно. У всех есть, а у него нет. И отца тоже нету. Думаешь, ему не обидно? Еще как обидно.

– Мне-то что, – пробормотал Димка. – Давай вернемся и сделаем.

Мы повернули обратно. В школе уже никого не было: учительница ушла в Петровку, ребята убежали по домам. Мы с Димкой достали лозунг и сделали еще один, девятый флажок, а потом поставили его на Колькину парту. Я стал прятать лозунг обратно в шкаф.

– Подожди, – сказал Димка, – посмотрим, сколько осталось.

Мы разостлали лозунг на полу, и Димка стал считать – на сколько флажков еще хватит.

– Вот весь изрежем, тогда и война кончится, – сказал он.

– Откуда ты знаешь? – удивился я.

– А я не знаю, – ответил Димка, – я просто так сказал.

Утром мы прибежали в школу пораньше, чтобы посмотреть, что будет делать Колька, когда увидит флажок. А Кольки, как нарочно, долго не было, он пришел уже перед самым уроком и сначала ничего не заметил и только уж потом завертел головой и заволновался – видно, он решил, что сел не за свою парту, но осмотрелся – нет, парта его, а что он думал про флажок, – мы не знали.

Учительница тоже увидела, что на Колькиной парте стоит еще один флажок.

– Афанасьев, – сказала она, зачем ты это сделал?

Колька вскочил.

– Это не я. Я пришел, он тут…

– Кто это сделал? – спросила учительница у всех.

Мы с Димкой поднялись и сказали:

– Это мы.

– Почему вы считаете, что у Афанасьева на парте должен стоять флажок?

Мы с Димкой молчали.

– Ну, отвечайте!

Димка кивнул на меня.

– Ну?

– Если бы Колькин отец сбежал с фронта, то он бы прибежал сюда, больше ему бежать некуда. Ведь он не прибегал, правда, Колька? Колька опять вскочил:

– Нет, его не было. Честное пионерское.

– Хватит, – оборвала нас учительница. – Садитесь.

Не говоря ни слова, она по очереди открыла все окна в классе. Начиналась весна. Мы стали смотреть, как флажки шевелятся, будто оживают и начинают дышать. Так и хотелось помочь им: разделиться бы всем поровну и дуть на них из всей силы – тогда бы они забились.

Учительница встала и закрыла окно.

– Начнем урок, – сказала она.

Димка толкнул меня в бок и показал на дверь. Там стоял мой младший братишка Женька, которому исполнилось всего четыре года. Он увидел меня и потопал ко мне через весь класс. Ребята засмеялись.

– Здравствуйте! – удивленно сказала учительница, но Женька не ответил, он даже не повернулся к ней и продолжал топать ко мне.

– А ну, марш домой! – попросил я.

– Володя, – захныкал Женька, – у нас папку сегодня на войне убили.

– Чего ты выдумываешь?!

– Я не выдумываю, – обиделся Женька. – Мамка письмо получила и теперь плачет.

Я кинулся из класса, Димка за мной. Женька бежал сзади.

Дома я распахнул дверь – у нас было много народу. Где-то там, за народом, голосила мама. Я повернул обратно, в дверях столкнулся с Димкой, проскочил мимо него и бросился на верхний край деревни, туда, за деревню. Димка опять побежал за мной. Где-то позади кричал Женька, он далеко отстал, но все бежал и кричал.

Я остановился возле землянки, которую мы с Димкой вырыли, когда еще не ходили в школу. Здесь было тихо, но где-то недалеко опять закричал Женька. Я не стал ему отвечать. Я сел у входа в землянку – можно было забраться и внутрь, но там было грязно. Подбежал запыхавшийся Димка и сел в сторонке.

– Володя! – кричал Женька. – Володя, где ты?

Мы с Димкой молчали. Женька заплакал и пошел обратно в деревню.

– Плакать будешь? – спросил меня Димка.

Я не ответил.

– Когда отца убивают, – можно.

– Толку-то, – откликнулся я.

– Толку нету. Говорят, легче бывает.

Было слышно, как в деревне беспокойно лают собаки, где-то за рекой ухнул выстрел.

– Вот у меня отец хоть и живой, а считай, без отца, – сказал Димка. – Еще хуже. Один стыд только.

– Ты его разве помнишь?

– Жить неохота, – сказал Димка.

– Может, он хороший человек был?

– Ну и что? А если он против русских шел?

Я не ответил. На другой день мы вырезали из нашего лозунга флажок, который мне полагался за отца. Мы воткнули его в парту, а потом сели за нее и стали рядом сидеть. Тут я опять понял, что отца у меня больше нет и уже никогда не будет. Мне захотелось плакать, но я сдержался и не заплакал, только, пока я сдерживался, из глаз у меня выпала одна капля и стукнулась о парту. Я быстро стер ее рукавом, чтобы Димка не заметил, но он все равно успел заметить.

– Ты меня не бойся, – сказал он. – Давай, если что. Он положил свои руки на парту, а на руки положил голову, будто устроился спать. Я сделал то же самое. Было так тихо, что показалось, война кончилась и такая тишина стоит везде. Но мы-то знали, что она не кончилась.

Мы еще полежали так, а потом пошли домой. Мы шли тихонько, потому что мне было страшно идти домой.

– Хочешь, я с тобой пойду? – предложил Димка.

– Хочу.

У нас дома стояла тишина. Мама, обняв Женьку, спала на своей кровати, а тетя Варя, Димкина мать, сидела с ней рядом.

Она увидела нас и замахала руками:

– Идите к нам, к нам идите. Поешьте там чего и никуда не убегайте, я скоро буду.

Я остался у Димки на ночь, и мы с