за каждым твоим шагом... Если и дальше так пойдет, то чем же все это кончится?..»

В Коскела не знали подобных тревог. Юсси с Алмой жили в дальнем углу пасторатских земель, будто сами себе хозяева. Пробст еще изредка наведывался посмотреть, как идут у них дела, но если Юсси заговаривал с ним о пастбище или о строевом лесе, старик только махал рукой. Для него все это уже не имело значения.

Но вот однажды подул северный ветер. Он дул весь день и лишь к вечеру утих. Всю ночь Юсси и Алма не спали. Под утро они увидели, что земля покрылась инеем, а над болотом колышется белый туман.

Юсси, как вкопанный, стоял посреди двора и все смотрел на поля. Алма не горевала о гибели ржи — ведь колоски еще только наливались. Да и что горевать? Слезами беде не поможешь. Алма привыкла не выказывать своих чувств, но когда она смотрела на Юсси, сердце ее обливалось кровью. Хоть бы сказал что-нибудь, а то ведь молчит! И Алма тоже не смела вымолвить ни слова. Не выдержав, она ушла в избу и все поглядывала на мужа из окна. И тут, наконец, у Юсси вырвались слова, которые она ясно расслышала даже в избе. Слова были все такие, как «сатана», «черт», «дьявол», «ад» и «тартарары».

Потом и Юсси вернулся в избу. Не говоря ни слова, даже не взглянув на Алму, он вошел и сел на кровать. Она видела его застывшее, искаженное судорогой лицо, глаза, уставившиеся на угол печи, и ей было жаль Юсси. Алма ждала, что он заговорит, но сама не решалась обратиться к нему. Наконец Юсси с горечью проговорил:

— Вот и кончено все.

— Ну, не все, жизнь-то еще не кончилась.

Алма постаралась сказать это как можно спокойнее, боясь, что всякое ее возражение только рассердит Юсси. Так оно и вышло. Юсси понял, что, стараясь преуменьшить несчастье, она утешает его, и горько засмеялся:

— Хе-хе... Видимое дело... Живы покуда. Тебе-то легко говорить. Но ты бы хоть малость подумала. Это же вся наша прибыль. С этого урожая можно было хоть какой-нибудь грошик сберечь. А теперь придется и хлеб покупать. А на что его купишь, если никаких доходов нет? О-охо-хо... Вот они, твои рассуждения.

— Но надо же как-то жить. Придется пойти на заработки.

Тут Юсси встал:

— Да-a. А пока я буду работать у людей, кто же здесь-то мои дела сделает? Не думаешь ли ты, что все тут само собой устроится?

Алме показалось, что Юсси нарочно растравляет свое горе. Опустив глаза, она сказала тихо, словно говорила сама с собой:

— По-моему, все же не следует падать духом. И лучше нам не будет, если мы станем роптать на божий промысел.

— Божий промысел!.. Чем я богу не угодил? Или я не честно трудился? Неужто богу не о чем больше помышлять, как о том, чтобы отнять у человека последнее, когда человек себя работой извел до полусмерти!

Алма подняла глаза. Спокойно, но решительно она сказала :

— Уж как хочешь, но эти твои слова — лишние. Ты хоть бы подумал, что ты говоришь!

Алма встала, пошла к плите и принялась разжигать огонь. Она, не глядела на Юсси, стараясь думать только о своем деле. Юсси молчал. Отошел к окну и стал смотреть во двор. Проснулся Аксели. Алма взяла его на руки. Она как бы забыла обо всем и разговаривала с ребенком. Точно никого больше рядом не было: дескать, мы его не замечаем, пусть себе злится.

И пришлось Юсси отступить. Кто он такой, чтобы восставать против бога? Ему захотелось взять обратно свои богоохульные слова, и он начал бранить болото:

— Что я знаю о боге?.. И зачем все валить на божий промысел? Это же болото вредит... Но ежели оно хочет, чтоб я отступился, —так нет же, не дождется!..

Он пошел вон из избы, но в дверях обернулся и сказал, как бы в отместку Алме:

— Выход один: придется подтянуть животы! Потому что, как говорится, каково в мешках, таково и в кишках. Вот что это значит.

Но Алма только крепче обняла ребенка.

С утра Юсси словно в рот воды набрал. Супруги занимались своими делами, не глядя друг на друга, и лишь под вечер Юсси спросил:

— В граблях все зубья целы?

— Нет. Мне помнится, два зубца сломались.

Алма ответила так, словно они и не ссорились. Они продолжали разговор. Алма весь вечер была особенно кроткой, и на сердце у Юсси стало полегче, хотя уже было ясно, что урожай погиб почти полностью.

Юсси испытывал глубокую горечь и озлобление, но не впадал в отчаяние: просто он таким образом бессознательно собирал все свои душевные силы. Ибо человек на неудачах строит лучший мир. Если и раньше они урезали себя во всем, то теперь Юсси еще строже следил за каждой тратой. Алма не спорила, избегала ссор, однако втихомолку всячески заботилась о том, чтобы скупость не перешла разумных границ. Чтобы работать, надо было все-таки есть.

В ту осень долго не выпадал снег, и Юсси все рыл на болоте канавы. Он рыл от зари до зари, пока мог различать в темноте земляные комья. Он не щадил себя и с горьким ожесточением, со злым и отчаянным упорством напрягал последние силы. И осень эта оставила в его жизни неизгладимый след. Однажды, выворачивая пень, он вдруг почувствовал резкую боль в спине. Немного погодя она затихла, но стоило чуть не так повернуться, и больное место тотчас напоминало о себе. С того дня Юсси так уже никогда не смог распрямить спины. Но и это не могло его остановить. Работая, он даже меньше замечал больную спину, но зато по ночам она не давала ему покоя.

Время шло, и Юсси совсем исхудал. Он словно высыхал. Теперь уже пальцы у него не распрямлялись. Они были покрыты толстой корой мозолей, и только в бане их кожа, напоминавшая подметку, немножко смягчалась. Вечером он в темноте ковылял к дому, на слабый огонек керосиновой лампешки.

Вокруг этого светлого глазка, мигавшего ему из окна, играли, переливаясь, радужные круги. Перескакивая через канаву, Юсси замечал, что земля вроде нетвердо стоит на месте. Она даже как будто покачивалась. И порой случалось, что ноги не выдерживали. Онемевшие колени подгибались, и Юсси падал на ровном месте. Так приятно, так заманчиво было полежать, считая долгие мгновения, слушая странный шум в ушах и