3 июля Рид поставил последнюю точку. Название пришло само собой — «Восставшая Мексика». Короткое и предельно точное. В тот же день он отослал рукопись в издательство. Он не мог ждать, пока книга «отлежится»: тучи над Мексикой сгущались с каждым днем.

И все же Рид надеялся, что справедливость восторжествует, что Соединенные Штаты не рискнут покрыть себя позором интервенции. Одним из истоков, питавших эту иллюзорную надежду Рида, была его наивная вера в честность и личное благородство президента Вильсона. Эта вера в либерализм принстонского профессора, ставшего хозяином в Белом доме, была тогда широко распространена в американском народе, и Рид всего лишь разделял ее.

По прошествии двух-трех лет Джек смеялся над собой, вспоминая свой утопический план… лично отговорить президента от вторжения в Мексику.

В середине июня Рид поделился уже сложившимся в деталях планом — взять интервью у президента и высказать ему, воспользовавшись удобным случаем, свои соображения — с Линкольном Стеффенсом. Стеф отнесся к этому великолепному плану более чем саркастически. Он попросту высмеял всю затею, как мальчишеское сумасбродство, которое не приведет ни к чему хорошему.

Но Рид уже не слушал никаких резонов, Стеффенсу оставалось только пожать плечами и вручить своему молодому другу рекомендательное письмо к Вильяму Дженнингсу Брайану, государственному секретарю Соединенных Штатов.

Рекомендации Стеффенса действовали магически: не прошло и недели, как Джек держал в руках официальное уведомление о том, что президент США готов принять специального корреспондента журнала «Метрополитен» Джона Рида согласно просьбе последнего. Еще через несколько дней Джек прибыл в изнывающий от июньского зноя Вашингтон и, облаченный в респектабельную, подобающую торжественному случаю визитку, отправился в Белый дом.

В приемной президента Рида встретил бесшумный, вышколенный секретарь и, не заставив ждать ни минуты, распахнул следующую дверь… Посредине большой круглой комнаты, залитой солнцем, Джек увидел сухощавого немолодого мужчину в белоснежном фланелевом костюме — Вудро Вильсона. Президент шагнул навстречу гостю, приветливо поздоровался, жестом гостеприимного хозяина пригласил в кресло.

— Рад познакомиться с вами, мистер Рид Я читал ваши интереснейшие очерки и, признаться, не думал, что вы еще так молоды.

Голос звучал спокойно и мягко. «Ничего общего с необузданным и шумным Теодором Рузвельтом».

Не дожидаясь вопросов интервьюера, президент первым заговорил о Мексике. Слова лились непринужденно и легко. В интонациях его голоса чувствовалась профессорская уверенность и умение говорить с любой аудиторией.

— Политика правительства Соединенных Штатов по отношению к Мексике — это традиционная политика еще первых дней республики… Политика дружбы с угнетенными и оппозиции всякой тирании… Мы не признаем режим Уэрты не потому, что он зиждется на убийстве Мадеро, но прежде всего потому, что его правительство не является правительством народа.

Вильсон на мгновение умолк — холодные умные глаза его смотрели сквозь стекла пенсне выжидающе…

Рид невольно согласно кивнул головой…

Удовлетворенный пониманием со стороны молодого собеседника, президент продолжал.

— Я никогда не был сторонником вмешательства в дела Мексики. Более того, я всегда противился такому вмешательству. Занятие Веракруса вовсе не означает интервенции, но мы должны были защитить наш престиж от провокаций. Наше единственное оружие — это непризнание правительства Уэрты… Мы даже не вмешаемся, если конституционалисты конфискуют громадные поместья, чтобы обеспечить землей пеонов. Единственно, что я предпочел бы, — чтобы землевладельцы получили соответствующую компенсацию. Я всегда, — в голосе президента зазвучали торжественные ноты, — буду в меру своих сил и возможностей выступать против угнетения мексиканского народа, от кого бы оно ни исходило, — мексиканских тиранов или иностранцев.

Рид слушал как зачарованный… Мерная, убедительная, дружелюбная речь президента словно обволакивала его мозг, размягчала волю. Как хорошо и правильно говорил этот человек! Нужно только ему разъяснить кое-что. Отечески улыбнувшись, Вильсон весь обратился в слух и внимание.

Рид говорил торопливо, стараясь не упустить ничего важного и от этого еще больше волнуясь:

— Господин президент, я был в Мексике четыре месяца и хорошо узнал ее народ, его страдания и горести… Восемьдесят пять процентов всех семей в этой несчастной стране, занятых в сельском хозяйстве, не имеют своей земли… В то же время в ней есть помещики, владеющие миллионами, целыми миллионами акров! Пеоны находятся в отчаянном положении, поймите это, господин президент! Они пойдут за любым человеком — за Мадеро, Вильей, Сапатой, кто только пообещает им землю, и будут сражаться до конца!

Вы не должны допустить интервенции… Война принесет лишь слезы и несчастье! Можно быть уверенным, что американские солдаты не встретят никакого серьезного сопротивления со стороны мексиканской армии. Ведь это все пеоны с их женами, ведущие борьбу на улицах возле дверей своих домов…

Президент несколько раз сочувственно кивнул.

Рид продолжал с жаром. Голос его возбужденно звенел под высокими сводами:

— А что изменится, когда американские солдаты покинут страну? Ничего! Большие поместья, безусловно, будут восстановлены, засилье иностранного капитала возрастет, как никогда, ибо мы его поддерживаем. И когда-нибудь в будущем мексиканская революция вспыхнет снова.

Произнеся одним духом всю эту тираду, Рид сел. Президент с обезоруживающей мягкостью улыбнулся, пододвинул коробку сигар.

— Мой молодой друг, меня глубоко тронули ваши слова и ваша искренняя озабоченность за судьбу соседнего народа. Я разделяю ваши высокие чувства.

…Аудиенция окончилась. Рид уходил из Белого дома окрыленный надеждой и с верой в президента.

Утром в номере отеля он уже со спокойной головой и свежим глазом просмотрел запись беседы с Вильсоном.

И понял — разом исчезли все иллюзии. Лишенные покрова обаяния и остроумия, утратившие чарующие интонации голоса президента, на бумаге остались лишь несколько ни к чему не обязывающих фраз…

Как ни был Джон Рид захвачен защитой интересов мексиканской революции, она не могла отвлечь целиком его внимания от событий, происходящих в Соединенных Штатах.

Между тем в разгар весны 1914 года не где-нибудь за границей, а на самой американской земле, в штате Колорадо, обильно пролилась кровь. Это была рабочая кровь.

Здесь, в городе Ладлоу, произошел взрыв возмущения, гораздо более значительный, чем тот, что за год до этого Джон Рид наблюдал в Патерсоне. Это был район горняков, нещадно эксплуатируемых всесильной кликой мультимиллионера Рокфеллера. Когда шахтеры забастовали, охрана шахт совместно с милицией штата сожгла палатки забастовщиков. Те, кто спасся от огня, попали под свинцовый ветер.

Чудовищное преступление в Ладлоу потрясло всю страну. И Рид не мог остаться в стороне.