Подошел официант, Босманс попросил срывающимся голосом:

— Будьте добры, стакан молока.

Он постарался дышать ровно и глубоко. Святая Жанна Шантальская. Ну вот, так гораздо лучше. Понемногу пришел в себя. Хорошо бы с кем-нибудь поговорить, вместе посмеяться над недавним приступом страха. Подумать только… в таком почтенном возрасте… Ведь улица Дод-де-ля-Брюнри не девственные леса Амазонки, верно? Теперь он совсем успокоился.

Возбуждение сменилось вялостью. Босманс решил никуда не уходить отсюда, просидеть здесь до темноты. Хотя больше нечего бояться. Мать и расстрига вместе с жалкой свитой призраков прошлого не рыщут в поисках мальчика на машине в четыре лошадиных силы уже добрых полвека.

Он рассеянно слушал разговоры немногочисленных посетителей за другими столиками. Было около девяти часов вечера. Вдруг в кафе вошла пожилая женщина, седая, коротко стриженная; она тяжело ступала, опираясь на руку молоденькой девушки. На пожилой были бежевый плащ, черные брюки. Девушка усадила ее за столик в глубине зала, сама села рядом с ней на диван. Снимать плащ старуха не стала.

Сначала Босманс смотрел на нее так же, как на всех остальных, бегло, мимоходом, переводил взгляд с одного лица на другое, то рассматривал прохожего на улице за стеклом, то Красную церковь Святой Жанны Шантальской на той стороне площади. Но вот девушка протянула седой женщине ежедневник, и та написала в нем несколько слов левой рукой. Его всегда поражала у левшей необычная манера держать ручку, чуть ли не в кулаке. Может быть, именно это пробудило в нем смутное воспоминание? Он внимательнее всмотрелся в нее, и ему показалось, что он ее узнал, хотя прошло столько лет. Ивонна Левша. Как-то вечером они с Маргарет были у нее, он увидел, что она пишет левой рукой, и пошутил: «Вы с честью носите свое имя».

Не одно десятилетие минуло с тех пор… Тот факт, что Ивонна Левша еще жива и находится совсем рядом, что проще простого подойти и заговорить с ней — вот только он не помнил, как обращался к ней прежде, — вызывал у него противоречивые чувства. Он не мог заставить себя приблизиться к ней: «В любом случае она меня не узнает, — подумал он. — Наши с Маргарет имена ничего ей не скажут. Мы явственно запоминаем людей, если познакомились с ними в юности. В эту пору все производят на нас впечатление, удивляют… Но нельзя потребовать столь же ярких воспоминаний от людей, которым мы встретились в зрелые годы. Мы с Маргарет для нее не более чем некие молодые люди среди множества других случайных знакомых. А вдруг она и тогда не знала, как нас зовут?»

Время от времени старуха оборачивалась к девушке, и каждое движение давалось ей с таким же трудом, как ходьба. Подходя к столику, она опиралась то на руку своей спутницы, то на ее плечо. Едва переставляла ноги, не могла сесть на диван без помощи. «Должно быть, она ослепла», — решил Босманс. Нет, ничего подобного, взяла меню и принялась читать. Просто состарилась, только и всего.

«Не подкоси меня недавний приступ страха, мне хватило бы смелости заговорить с ней даже в том случае, если она не вспомнит, кто я. Вдруг она тоже живет в высотном доме среди тысячи тысяч людей на улице Дод-де-ля-Брюнри? Ивонна Левша. Мадемуазель Клеман. Вот уж заурядные имена, их трудно запомнить, а те, что их носят, растворяются со временем в безымянной толпе».

Он не мог отвести взгляд от лица Ивонны Левши. Хотя боялся, что тем самым привлечет ее внимание. Ничуть не бывало. Она по-прежнему беседовала с девушкой, до Босманса долетали даже отдельные слова, особенно ясно он слышал то, что звонко и отчетливо говорила девушка. Она называла Ивонну Левшу на «вы». «Вы так и будете сидеть в плаще?» — спросила она, а та кивнула. Ее лицо было покрыто сетью мельчайших морщинок, словно в молодости она слишком часто бывала на ярком солнце. Босманс вспомнил рябоватые скулы Бойаваля. «С ней все наоборот, — подумал он. — Сними сеть морщин и увидишь прежнее гладкое лицо женщины, нашей с Маргарет знакомой в давние времена».

Только вот голос сбивал его с толку — редкие отрывистые реплики слышались в ответ на расспросы молодой собеседницы. Хриплый голос, непохожий на прежний. За годы он износился и будто бы шел откуда-то издалека. Босманс разобрал, однако, целую фразу: «Я должна вернуться к десяти часам, не позже». Возможно, она жила в доме престарелых, где обитатели неукоснительно подчинялись расписанию.

Официант принес старухе гренадин и яблочный пирог. Девушка заказала кока-колу. Они заговорили о чем-то вполголоса. Девушка снова протянула спутнице ежедневник, и та стала листать его, словно проверяла, на какое число назначена важная встреча. Она сидела в плаще с поднятым воротником, и казалось, что она смотрит расписание поездов в зале ожидания на вокзале.

«Я должна вернуться к десяти часам, не позже».

Босманс понимал, что запомнит ее слова навсегда и они неизменно будут причинять ему острую боль, как колотье в боку. Он так и не узнает, что она хотела сказать, и будет испытывать угрызения совести: снова не дослушал, не расспросил, дал уйти. «Глупость какая, нас разделяет всего один шаг. Я должен поговорить с ней». Ему вспомнилась медная табличка на двери с двумя разными фамилиями: «Ивонна Левша. Андре Путрель». Увидев ее впервые, они с Маргарет удивились. Из-за этих людей Маргарет поспешно уехала из Парижа, — а он так и не узнал, что случилось. Первое время покупал газеты и в хронике происшествий искал этих двоих, Андре Путреля, Ивонну Левшу. Ничего. Тишина. Пустота. Босманс часто размышлял: знала ли Маргарет о них больше, чем он? Ему вспомнились слова Ивонны Левши при их первой встрече: «Андре вам все объяснит». Но Андре ничего ему не объяснил. Не успел. Через несколько лет Босманс оказался на улице Виктора Гюго, там, где прежде был дом № 194. На его месте выросла огромная новостройка с остекленными лоджиями. Ивонна Левша. Андре Путрель. Будто бы вас и не было вовсе.

Ивонна Левша листала и листала ежедневник, а девушка что-то тихо ей говорила. «Действительно, нужно сделать всего один шаг. Узнаю у нее, что сталось с Андре Путрелем и маленьким Петером. Маленький Петер. Так они называли мальчика. А мы с Маргарет звали его просто Петер. Пусть Ивонна объяснит мне все наконец с самого начала, с незапамятных времен „магов и магинь с улицы Синей“…» Однако встать он не мог, ноги налились свинцовой тяжестью. «Храбрости не хватает. Я не хочу знать правду, мне больше нравится неопределенность».

Вместе с Маргарет они с легкостью подсели бы за столик к Ивонне Левше. Но без нее, один… К тому же, а вдруг это не Ивонна? Лучше не узнавать лишнего. Так у него, по крайней мере, остались сомнения, дающие хоть призрачную надежду, линию к точке схода на горизонте. Что, если время умерило свою разрушительную силу и сулит ему встречу в будущем? «Я должна вернуться к десяти часам, не позже».

Девушка тянула из стакана кока-колу через трубочку. Ивонна Левша не притронулась к яблочному пирогу и гренадину, глядя прямо перед собой. Босманс узнал прежнее выражение ее глаз: вдумчивое и простодушное, — так смотрят люди, что вопреки всему доверяют жизни. На мгновение их глаза встретились, но она его не узнала.

* * *

Сначала они познакомились с Андре Путрелем, а потом уже с Ивонной Левшой. Босманс находился в книжном магазине больше не существующего издательства «Песочные часы», к нему пришла Маргарет. Он прекрасно помнил, какая погода была тогда, во второй половине дня: холодное ясное синее небо и яркое солнце, его любимая весна среди зимы, что наступает внезапно и ненадолго в январе или феврале. Они решили погулять в парке Монсури, и Босманс уже собирался повесить на стеклянную входную дверь табличку, что сохранилась со времен Люсьена Хорнбахера: «Просим покупателей зайти позднее». Но тут в магазин вошел блондин лет сорока в темно-синем пальто.