— Ну конечно, — отозвался Мак, не слишком убежденный, — Вест-кост джюс, так? Звучит не слишком-то религиозно.

— О, поверь мне, вообще никакой религии. Больше смахивает на евразийский фанк и блюз с идеей и отличным ритмом. — Она шагнула вбок и повернулась к Маку, словно выполняя танцевальное движение, и хлопнула в ладоши.

Мак попятился.

— Бог слушает фанк? — Макни разу не слышал, чтобы слово «фанк» сопровождалось какими-нибудь приличными эпитетами. — Мне казалось, ты станешь слушать Джорджа Веверли III и или «Хор мормонской церкви», ну, то есть что-то более религиозное.

— А теперь послушай, Макензи. Тебе не стоит решать за меня. Я слушаю все, и не только саму музыку, но и биение сердца за ней. Разве ты не помнишь своих занятий в семинарии? Эти парни не говорят ничего такого, чего я не слышала бы прежде, они просто полны энергии и огня. И еще злости, причем, должна признать, у них есть на это причины. Они просто мои дети, которые немножко рисуются и бурчат. Но, понимаешь, я особенно люблю этих мальчишек. Так что буду за ними приглядывать.

Мак пытался поспеть за ходом ее мыслей, найти хоть какой-то смысл в происходящем. Ничто из стародавней семинарской подготовки не помогало. Он внезапно растерял все слова, а терзавший его миллион вопросов словно испарился. Поэтому он высказал лишь очевидное.

— Ты, должно быть, знаешь, — начал он, — что называть тебя Папой мне несколько затруднительно.

— О, неужели? — Она поглядела на него насмешливо. — Разумеется, я знаю. Я всегда знаю, — Она хихикнула. — Но ответь, почему тебе трудно так меня называть? Потому что это прозвище слишком знакомо, или, может быть, потому, что я предстаю в образе женщины, матери, или же…

— Что тоже немалое потрясение, — перебил Мак, смущенно улыбаясь.

— Или, может быть, из-за промахов твоего собственного отца?

Мак невольно ахнул. Он не привык выставлять напоказ свои сокровенные тайны. В тот же миг чувство вины и злость воспрянули, и он захотел ответить резко. Маку казалось, что он болтается над бездонной пропастью. Он искал точку опоры, но преуспел в этом лишь частично, выдавив сквозь зубы:

— Может, потому, что у меня не было никого, кого я мог бы по-настоящему звать папой.

Женщина поставила на стол миску с тестом и, сунув в нее деревянную ложку, повернулась к Маку, глядя на него полными нежности глазами. Она понимала, что творится у него внутри, и почему-то он твердо знал, что она переживает за него больше, чем кто-либо.

— Если позволишь, Мак, я буду тем папой, которого у тебя никогда не было.

Предложение было одновременно заманчивое и отталкивающее. Ему всегда хотелось иметь отца, которому он мог бы доверять, но он сомневался, что нашел его здесь, тем более что этот отец даже не сумел защитить его Мисси. Повисло долгое молчание. Мак не знал, что сказать, а она не спешила развеять неловкость.

— Если ты не смогла позаботиться о Мисси, как же я могу верить, что ты позаботишься обо мне? — Вот, он задал наконец вопрос, который мучил его с первого дня Великой Скорби. Мак чувствовал, что его лицо вспыхнуло от злости, когда он смотрел на эту, как он считал, в высшей степени странную персонификацию Бога, и руки непроизвольно сжались в кулаки.

— Мак, мне так жаль. — Слезы покатились по ее щекам. — Я знаю, какая пропасть разверзлась между нами после этого события. Я знаю, что ты этого пока не понимаешь, но я особенно люблю Мисси и тебя тоже.

Ему понравилось, как она произнесла имя Мисси, однако он тут же возненавидел ее за то, что она вообще его произнесла. Но имя скатилось с ее губ, словно капля сладчайшего вина, и даже ярость, все еще бушевавшая в нем, не помешала понять, что она говорит правду. Ему хотелось верить, и гнев начал медленно отступать.

— Вот поэтому ты здесь, Мак, — продолжала она. — Я хочу исцелить рану, которая разрастается внутри тебя и разделяет нас.

Он молчал и смотрел в пол, пытаясь взять себя в руки. Прошла добрая минута, прежде чем он смог собраться настолько, чтобы прошептать в ответ, не поднимая глаз:

— Наверное, я не против, но только я не понимаю, каким образом…

— Золотой мой, нет простого ответа, который может избавить тебя от боли. Поверь, если бы он был, я бы ответила прямо сейчас. У меня нет волшебной палочки, которой взмахнешь, и все станет хорошо. Жизнь требует некоторого времени и многочисленных взаимоотношений.

Мак был рад, что она как будто пропустила мимо ушей его злобные обвинения. Его пугало теперь, как близок он был к приступу гнева.

— Мне кажется, вести этот разговор было бы легче, если бы не твое платье, — предположил он и попытался выдавить из себя улыбку, хотя и слабенькую.

— Если бы так было легче, можно было бы обойтись без платья, — ответила она, чуть усмехнувшись, — Я вовсе не пытаюсь ничего усложнять. Однако это как раз удачное начало. Я часто убеждаюсь, что если первым делом выбросить все из головы, то потом, когда ты готов, работать с сердцем гораздо легче.

Она снова взялась за деревянную ложку, с которой стекало жидкое тесто.

— Макензи, я не мужчина и не женщина, хотя оба пола проистекают из моей природы. Если я выбираю, явиться ли тебе мужчиной или женщиной, это потому, что я тебя люблю. Для меня явиться тебе женщиной и предложить звать меня Папой — просто смешанные метафоры, просто чтобы ты не скатился обратно к религиозным условностям.

Она подалась вперед, словно желая поделиться секретом.

— Появиться перед тобой в образе величественного старца с длинной бородой, как у Гэндальфа, означало бы укрепить в тебе религиозные стереотипы, а эти выходные будут посвящены вовсе не укреплению религиозных стереотипов.

Мак едва не засмеялся вслух, ему хотелось сказать: «Думаешь, стоит? Да я уже сейчас уверен, что рехнулся!» Однако он сумел сдержаться. Мак верил, по крайней мере догадывался, что Бог — это Дух, ни мужчина, ни женщина, но, несмотря на это, он в смущении признавался себе, что Бог всегда представлялся ему исключительно белым и исключительно мужского пола.

Она замолкла, но только для того, чтобы поставить на полочку у окна какие-то приправы, а затем пристально посмотрела на Мака.

— Ведь тебе всегда было сложно принимать меня в образе своего отца? И после всего, через что ты прошел, разве ты смог бы сейчас хорошо отнестись к отцу?

Он согласился, что она права, и оценил, сколько доброты и сострадания было в ее словах. Каким-то образом способ, каким она явилась ему, лишил его способности сопротивляться ее любви. Это было странно, это было больно и, может быть, это было немножечко волшебством.

— Но тогда, — он сделал паузу, все еще пытаясь рассуждать здраво, — почему делается такой упор на том, что ты Отец? Вроде бы считается, что именно в этом образе ты являлась чаще всего…

— Что ж, — ответила Папа, возвращаясь к готовке, — для этого существует множество причин, причем многие из них уходят корнями очень глубоко. Пока что будет довольно сказать, что мы всегда знали: однажды Творение будет разрушено и истинного отцовства будет не хватать гораздо сильнее, чем материнства. Пойми меня правильно: необходимо и то и другое, однако важность отцовства требуется подчеркивать по причине его катастрофического отсутствия.