Так, погодите-ка, радио. Участок, общий вызов, что-то неладное на южном краю Стайвесант-сквер, звуки стрельбы. Десять-четыре, контрольная, говорит машина 59, мы рядом, едем туда. Застегните ремень безопасности, профессор, езда будет быстрая, придется прорываться под красный свет».

Вы можете представить себе, какое меня обуревало волнение. Я, профессор филологии, сидел бок о бок с источником самых чарующих фрикативных звуков, какие когда-либо слышал. Капитан так зажимал свои «р», что от ротацизма не оставалось ни слуху ни духу, и мне это страшно нравилось. «Патруль» звучал у него не как «патруль», но и не как «патвуль». Весь секрет состоял в смягченном, полуприглушенном дентальном звучании «т», предварявшего «р».

На Стайвесант-сквер мы обнаружили стрелявшего по голубям мексиканца. Бедняге просто хотелось есть. Однако УНП, как здесь именует себя полиция, относится к стрельбе в плотно населенных городских районах без всякого одобрения, и вскоре Педро, арестованный, уже разместился на заднем сиденье нашей машины. И это дало мне великолепную возможность проверить мою теорию о существовании интональных взаимоотношений между испанским мексиканцев и голландским африкандеров. Я записывал каждое произносимое им слово посредством «трефузии», запатентованной мною системы фонетической стенографии.

– Черт, извините, мистер, страх до чего пожрать захотелось. Оформлять будете? Так я вам сразу скажу, я незаконный иммигрант. Грин-карты нету. Но только если вы меня назад в Мексику отошлете, мне там выйдут полные кранты. Зятек мой, он в Акапулько большими делами заворачивает, вот он меня и угрохает. Очень вас прошу, мистер, отпустите, а? Пушку заберите, а меня отпустите, я больше шуметь не буду, слово даю.

Я не мог не перебить его:

– Простите, не могли бы вы повторить слово «пушка», у вас очень интересный звук «у». Кстати, меня зовут Дональд.

– Капитан, мне чё, обязательно в одной машине с психом сидеть? Пошку ему повтори. Кто этот гринго, капитан, чё он наделал? Убил кого?

– Попридержи язык, латинос. Это профессор Трефузис, и он мой друг. А, черт. Опять вызов. Кто-то захватил на этой улице винный магазин. Десять-четыре, машина 59, мы на месте, начинаем работать. Иисусе, да их тут трое. 59-й срочно требуется подкрепление. Вы, двое, оставайтесь в машине.

Из винного магазина вышли три страховидных молодых бандита в вязаных шлемах. Каждый держал в руках по дробовику, и, едва капитан выпрыгнул из машины, они открыли беспорядочную стрельбу. Наше ветровое стекло просто осыпалось, и мы с Педро мигом сообразили, что нам лучше выбраться на улицу, чем изображать сидячие мишени.

– Хватаем пошки и рвем когти, профессор. Ты бери шокер, а я «магнум».

– Вы, двое, назад в машину. Я с ними по-своему…

Грянул выстрел, и капитан Донахью схватился за ногу.

Педро выпустил две пули, и двое грабителей повалились на мостовую. Вдали уже завывали сирены, говоря нам, что помощь близка, однако последний из преступников, еще остававшийся невредимым и вооруженным, сидел в укрытии, выкрикивая оттуда испанские непристойности. Я беззвучно подползал к нему по-пластунски, благодаря небеса за то, что провел несколько лет в бойскаутах, – а ведь прежде я считал те годы потраченными впустую. Наконец я подобрался к преступнику так близко, что различил неровные, быстрые звуки его дыхания. Тогда я и сам сделал глубокий вдох и произнес твердо и ясно:

– Ну-с, молодой человек, бросайте ваше безобразное оружие и выходите с поднятыми руками – немедленно, слышите?

Свирепый проблеск белых зубов – вот все, что я смог разглядеть в темноте; гротескный металлический щелчок – все, что смог расслышать. Это злодей взвел курки дробовика. Я прыгнул вперед и нажал на спусковой крючок странного устройства, которое забрал из машины. Треск и жужжание электричества, а следом тупой, тошнотворный удар – последний грабитель, лишившись чувств, рухнул на землю.

Мы с Педро сидели в машине «скорой помощи», которая стремительно несла капитана Донахью к больнице Святого Тимоти.

– Ну, мужики, не знаю, что и сказать. Уж я позабочусь, чтобы ты получил за это медаль, Педро. Ну а ты, профессор, эй, ты…

– Эй, ты, ты, ты! Просыпайся! Это автобус, а не ночлежка, понял? Хватит дрыхнуть! Конечная, выходить пора. Давай выкатывайся!

Боже мой, какие сны способен насылать этот город. Какие сны! Примите уверения в моей любви.

Эту статью заказал мне Джонатан Мидс, ставший ныне известным ресторанным критиком и кинодокументалистом. В то время он был редактором отдела в журнале «Татлер», которым руководил Марк Боксер. Мидс подбирал для рождественского номера статьи на тему «То, чего люди не делают». Он позвонил мне и спросил, существует ли что-либо такое, чего я не делаю. Гевин Стэмп, Брайан Сьюэлл и другие уже написали для него по статье о том, почему они никогда не смотрят телевизор, не водят машину, не ездят куда-либо отдыхать и так далее. Единственное, что пришло в голову мне, – это мое полное сексуальное воздержание. С тех пор я много чего натерпелся от этой статейки. Каждый интервьюер непременно спрашивает меня о моем «целибате». Каждый, кто пишет обо мне, жалуется (и, полагаю, имеет на то все основания), что я «вечно распространяюсь» о моем сексуальном воздержании. Что же, сам виноват. И – для протокола – я остаюсь в этом смысле таким же чистым, каким был, когда писал эту статью, то есть в 1985 году.

Если помните, лорд Хэйлшем[80]посылал в этом году видным членам правительства письма, в которых сообщал, что очень и очень не одобряет «занятия сексом». Мы с Квинтином можем спорить годами – нам, к примеру, так и не удалось прийти к согласию по поводу Джона Денвера,[81]– однако в том, что касается секса, мы держимся единого мнения.

Я не «занимался» – относительно Хэйлшема ничего сказать не могу – сексом вот уж четыре года. Началось это у меня не с осознания достоинств воздержания и не с вынужденной моей неприступности, вызванной тем, что никому я был и не нужен. Я, может быть, и похож скорее на масляное пятно, чем на картину маслом, но думаю, что, если бы мне потребовались интимные отношения, я смог бы получить их бесплатно. Красную карточку я показал совокуплению по причинам чисто утилитарным: причиняемые им неприятности, неудобства и досады значительно перевешивают любые мгновенные всплески удовольствия, легкости и успокоения. Простая калькуляция счастья.

Секс не обогащает и не укрепляет наши отношения с другим человеком, он постоянно дешевит и расшатывает их. Каждый из моих знакомых, которым выпало несчастье обзавестись сексуальным напарником, партнером по наслаждениям, постельным наперсником, товарищем по любовным играм – называйте как хотите, – обнаруживал, что после недели-другой долгих, упоительных вечеров, в которые он складывал зверя с двумя спинами, или зверя с одной спиной и небезынтересным устройством тела, или зверя с раскинутыми в воздухе ногами и цепляющимися за края матраса руками, наступает день, когда партнеру «А» страх как не терпится снова предаться тяжким трудам, кои сопровождаются скрипом пружин и обильным потоотделением, а партнер «Б» предпочитает повернуться к стенке и углубиться в книжку Вудхауза. За чем следуют недели гнетущего уныния. «А» становится трудно встречаться после девяти вечера глазами с «Б», «Б» полным безразличия тоном сообщает, что он или она «валится с ног», давая тем самым «А» понять, что «сегодня не получится», и не успевают они состариться хотя бы на месяц, как отношения их покрываются пренеприятнейшими трещинами.