– Марьяна, ты слышала, я тебя попросил? Ты меня поняла?

– А ты знаешь, что она с мужиками делает?

– Знаю. Мне это нравится. В смысле, мне это не важно. Все. Марьяна, я не хочу об этом говорить.

– Да, это коллизия! Максюша, это не мое дело, я как рыба об лед, я пришла-ушла, но если Насте не будет это нравиться… ремонт?

– Ей все будет нравиться!

– Хоккей! Я согласна, только скажи по секрету – это что у вас, такая сексуальная причуда с ремонтом? Я правильно поняла?

– Марьяна!

– Скажи, это вас возбуждает?

* * *

Все падает, рушится, клубится. Настя растерянно и обреченно ходит по руинам своей квартиры, как попавший в окружение солдат. Нетронутыми остались несколько комнат, куда эвакуировали всю мебель, деда Антона, Антонину Павловну, Машу и собаку. На всем пространстве фронта орудует Марьяна. Украинцы кричат:

– Осторожно, хозяйка!

Настя с трудом уворачивается от падающих фрагментов стен, кусков штукатурки. Марьяна, перекрикивая грохот, наставляет бригадира:

– Ты меня понял? Чтобы все точно, как я сказала!

– Мосты, церквы, монастыры строил… Нихто слова поганого нэ казав! Ей-богу! Митрополит благословил…

– Я атеистка.

Марьяна направляется к Насте, а бригадир плюет ей вслед и крестится.

– За ними нужен глаз да глаз. Иначе биде у тебя будет в прихожей.

Затишье наступает лишь к вечеру.

– Мама была права, – говорит Настя, наливая в тарелку суп.

– В чем права мама? – Максим устало садится за стол.

– Этот ремонт – прямая дорога на кладбище.

– Есть какие-нибудь предложения?

– Нет.

– Так я и знал.

В дверь звонят. На пороге Илья. Он слегка навеселе.

– Ну, хвастайся своей джакузей.

– Ну, заходи. Есть хочешь?

– Нет.

Они идут по разрушенному коридору в ванную комнату.

– Ну вот она – красавица. – Илья гордо представляет другу джакузи.

Та сияет белизной и никелированными металлическими деталями.

– Ух! Красавица-то красавица, – задумчиво произносит Илья.

– Что-то не так?

– Все так, – говорит Илья, поправляя пальцем очки. – Все так. Под тобой много народу живет?

– А что?

Илья деловито осматривает джакузи:

– Да так.

Друзья курят на балконе.

– Сволочь ты! – говорит Максим.

– Это ты про что?

– Про то! Я всю жизнь, можно сказать, мечтал о джакузи. Наконец я ее купил. И теперь ты говоришь, что она рухнет на беспечные головы соседей.

Этажом ниже на своем балконе замер сосед. Он почти не дышит. Его сердце почти не бьется. Вся энергия его старческого тела сконцентрировалась в органах слуха.

– Макс, если она рухнет, не хочу тебя пугать, но по всему видно, что так оно может и случиться. Это братская могила, ты представляешь? Она не только соседей твоих похоронит, она весь дом может завалить.

Максим слушает угрюмо и молча.

– Нужен эксперт. Пока тебе все не просчитают, ты воду в нее не набирай. А лучше всего вообще не мойся и не залезай.

* * *

Максим и Анна сидят друг напротив друга в джакузи. Вокруг пузырится вода, сотни литров воды плюс два обнаженных тела.

– Ты даже не представляешь себе, как это опасно! – говорит Максим.

– Если тебя пугают опасности, нам лучше не встречаться.

– Марьяна молодец, – меняет тему Максим. – У тебя ванная точная копия нашей. То есть наоборот. Мне все кажется, что сейчас жена зайдет зубы почистить…

Анна бросается на него и начинает топить:

– Прекратите говорить мне о ваших женах. Я не хочу о них ничего знать! Все. Понял?

Максим отплевывается, трет глаза и фыркает:

– Чуть не утопила!

– Чуть не считается.

Максим нехотя вылезает из ванны. Он критически осматривает свое отражение в зеркале. Ничего особенного. Среднестатистическое лицо типичного обывателя. Да и все, что ниже лица, – такое же типично обывательское.

Кажется, его легко привести к общему знаменателю, ввести в какую-нибудь таблицу, фокус-группу, целевую аудиторию, подвергнуть переписи, удержать в границах нормы.

В институте стандартизации для него всегда день открытых дверей.

Во всех фотороботах, трепещущих на попутных столбах, он узнает себя.

Его телесная конструкция идеально вписывается в урбанистический ландшафт. Его легко изобразить на макете будущих застроек в масштабе 1:100, безлико стоящим на остановке общественного транспорта.

Он старательно вытирается полотенцем, а потом сушит голову феном. «Зачем я ей?» – задается вопросом Максим, всматриваясь в свое отражение.

Он говорит, чтобы услышать свой ничем не примечательный голос:

– У меня один знакомый вышел из дому в тапочках за хлебом. А тут подъехали пьяные друзья на машине и говорят: «Поехали на море…» Он подумал минуту и так, как был, в тапочках, с батоном в кульке и укатил. Жена ищет его день-другой, по моргам, по больницам, в розыск подала: «Ушел из дому в тапочках за хлебом и не вернулся, особых примет нет. Только тапочки и батон…» А он через месяц звонит – прости, говорит, у меня другая семья…

– А ты бы смог?

Фен гудит, и голос Анны из соседней комнаты почти не слышен.

– Что?

– Уехать так на море. С кульком в батоне. Ты бы так смог?

– Так? Нет, наверное…

Максим выключает фен.

– Можно остаться у тебя на ночь?

В дверях ванной появляется Анна. Она улыбается:

– Что ты соврешь жене?

– Что-нибудь совру.

* * *

Утром их будят армяне. Анна уходит открывать дверь. Максим продолжает лежать на широком матрасе, брошенном прямо на новый пол в пустой белоснежной комнате.

– Анна-джан, как себе делаем. Все как хочешь. Армянский штукатурка делаем. Стена делаем белий-белий, гладкий-гладкий. Свет тебе делаем из медный провод. Все что хочешь.

Максим отзывает Анну в сторону:

– Слушай, Анна-джан. У меня был друг – армянин. Он меня научил. Тебе надо выучить только одну фразу. Она волшебная: «Инч пес цер тангакин орох чутюн».

– Подожди, я ничего не понимаю. Что это значит? Инч пес…

– Я как-то из Питера уехать не мог, билетов не было, подхожу к поезду Москва – Адлер, к проводнику. Кроме меня еще человек сто – все без билетов, проводники-армяне никого не берут. Я подхожу, говорю: «Инч пес цер тангакин орох чутюн». Он мне: «Заходи, дорогой».