Женщина с сомнением поморщилась.

На цыпочках я, подкрепляя свою ложь, поднялся этажом выше.

Мегера, занявшая место моей матери, буркнула, закрывая дверь:

— Чудной какой-то…

Я позвонил к соседке сверху. Открыв дверь, она вздрогнула, прекрасное лицо напряглось, она не решалась поверить своей догадке.

— Это… ты? Это правда ты?

— Да, мадам Паскье, это я, Сэмюэл Хейман.

Она раскинула руки, я бросился ей на шею, и мы заплакали. Вот ведь тайна. На короткое время этого объятия почти незнакомая женщина стала мне матерью, отцом, бабушкой и дедушкой, сестрой — всеми, кого мне так не хватало и кто, будь они живы, был бы счастлив узнать, что я вернулся.

В последовавшие за этим недели эта добрая и мудрая женщина занялась моей судьбой. Она предоставила мне жилье — каморку под крышей, — без промедления записала меня в лицей, позаботилась о том, чтобы я был сыт и прилично оделся. А потом — вот был чудесный сюрприз! — отвела меня однажды в воскресенье на обед к отцу Андре, моему благодетелю, который на радостях чуть не задушил меня в объятиях.

Отец Андре и мадам Паскье стали моими опекунами. Единственным камнем преткновения между нами был Аргос. Мадам Паскье и священник считали, что не дело кормить собаку, когда людям едва хватает. Я же, опустив голову, отвечал, что это не важно, что я всегда буду отдавать Аргосу половину своей порции, какой бы крошечной она ни была, уж лучше я сам умру с голоду. Мадам Паскье заливалась краской, слушая это; для нее, женщины большой души, истина была непреложной: люди превыше собак. А я слышать не желал о градации между живыми существами — слишком я настрадался от этой иерархии: человек второго сорта в стране сверхлюдей, я видел, как умирали мои собратья. Видел и даже не роптал! Так что пусть мне больше не указывают, где низшая раса, где высшая раса! Никогда! Мадам Паскье, хоть и улавливала сдерживаемую горечь в моих речах, тем не менее стояла на своем; на практике, однако, видя нас вместе и понимая, что Аргос для меня больше, чем просто собака, она отступалась.

Теперь, зажив нормальной жизнью, я начал и нормально мыслить: я жаждал мщения, задаваясь вопросом, кто же нас выдал — нас, десятерых еврейских детей, которых прятал отец Андре. Параллельно с учебой я затеял собственное расследование.

Я размышлял, придирчиво перебирал воспоминания, анализировал задним числом слова и поступки некоторых людей, выяснял, что с ними сталось. У меня нет времени, Миранда, рассказывать здесь о моих поисках, о нитях и ложных следах, обо всем клубке умозаключений, в силу которых мое подозрение падало на того или на другого; скажу тебе только мой вывод: наше укрытие выдал гестапо некий Максим де Сир.

В интернате Максим де Сир был моим ровесником — пятнадцать лет, — имел богатых родителей, высокое мнение о себе и обостренное чувство вызова. Бог весть почему, когда мы пришли в класс в сентябре 1943-го, он решил, что я буду его соперником и что учебный год станет соревнованием между ним и мной, — идея несуразная, если учесть, что самомнение его сильно превосходило таланты и оценки он получал посредственные. На всех уроках, будь то естественные науки, литература, латынь, греческий, даже физкультура, он наклонялся ко мне и шептал: „Вот увидишь, Хейман, я тебя обставлю“. Я в ответ лишь флегматично пожимал плечами, что бесило его еще сильней. Однажды, уж не знаю как, он догадался о моем еврейском происхождении. С тех пор все изменилось: из стимула соревнование превратилось в ненависть. Даром что мои оценки были лучше, чем его, я воплощал в его глазах самозванство, скандальный плод проклятого племени, которое послано на землю лишь для того, чтобы пачкать, марать, губить и рушить. Антисемитизм, витавший в воздухе в его среде, давал ему удобное объяснение: он не ниже меня уровнем, это я — монстр и вражье семя. Не раз на уроках катехизиса он при всех высказывал свое отвращение к „еврейской расе“. Отец Андре урезонивал его, негодовал во имя Иисуса, но Максим де Сир, с безупречным прямым пробором, в новеньких кожаных ботинках, очень довольный собой, подмигнув своим товарищам, отвечал отцу Андре, что он, конечно, его уважает, но уважает также многих умных людей, таких как Шарль Моррас, интеллектуалы из „Аксьон франсез“,[24]Леон Дегрель[25]и великий маршал Петен, который правит Францией.

Я думаю, что именно его поведение заставило отца Андре разыграть наше бегство. Когда я спросил его об этом после войны, священник отказался мне отвечать. Однако я очень хорошо помню, как однажды утром увидел из чердачного окошка в покрывавшем лужайку тумане Максима де Сира, помню даже его враждебный взгляд: задрав голову, скрестив руки и расставив ноги, он всматривался в верхний этаж. Видел ли он меня? Я тотчас отступил в тень, так что не могу быть в этом уверен. А в следующие дни — это воспоминание всплыло у меня не сразу — один из нас уверял, что слышал шорохи за створкой шкафа, скрывавшей наше убежище. Он думал, что отец Андре решил зайти в неурочный час. Не сомневаюсь, что это Максим де Сир удостоверился тогда в нашем присутствии, после чего донес властям.

Этого мало, скажешь ты мне, Миранда, чтобы обвинить человека. Мне этого хватило. Я был уверен. Впрочем, сегодня я уверен еще больше, скоро ты поймешь почему.

Я навел справки о Максиме де Сире и узнал, что он оставил учебу, чтобы управлять отцовским имением, которое включало несколько ферм, конюшни и пруды, где разводили форель.

Однажды воскресным днем я отправился в эти края. После километров, которые мы прошагали по Европе, возвращаясь из Освенцима, оседлый образ жизни тяготил Аргоса, и он резвился, как щенок, радуясь прогулке. Вкупе с привычкой удовольствие и долг шли у него рука об руку, и лучшего провожатого мне было не найти. Время от времени я использовал палку, на которую опирался, для игры, бросая ее как можно дальше в высокие травы; он приносил мне ее, точно трофей, каждый раз с той же энергией, с той же гордостью.

Волею случая, добравшись до замка де Сиров и идя вдоль ольховой изгороди, я заметил невдалеке лошадь, удалявшуюся рысью, а на ней — знакомую фигуру: Максим де Сир отправился на верховую прогулку по своим владениям.

Ускорив шаг, я двинулся следом. Конечно, я не рассчитывал догнать его, но мне было просто необходимо его преследовать.

На развилке тропинок, ведущих в лес, я остановился и, подозвав Аргоса, спросил его, куда ускакал всадник. Он с готовностью втянул носом воздух и уверенно двинул лапой на юг. Мы зашагали дальше.

Прошел час, а мы все еще шли… Я уже решил, что упустил мою добычу. И тут чаща расступилась, открыв полосу зеленоватого света: мы вышли к заросшему ряской пруду. Жеребец был привязан к липе, а в ста метрах ниже я разглядел согбенный силуэт: Максим де Сир собирал грибы между замшелыми камнями.