Не секрет, что мужчины в отношении одежды делятся на две категории: на тех, кому все равно, что носить, и тех, кто умеет и любит одеваться. Михайла, похоже, относился ко второй, что не могло не порадовать Валентина. К обеду он надел рубаху темно-оливкового цвета с воротничком-стоечкой и широкими, пузырем, рукавами, схваченными внизу узкими манжетами на нескольких пуговицах. Материал, из которого была сшита рубаха, Валентин определил для себя как «вареный шелк». Штаны подобрал к ней темно-зеленые, почти черные, заправив их в невысокие мягкие сапожки изумрудного цвета на высоких каблуках с кокетливо задранными вверх носками. Довершала его костюм длинная, цветом под стать штанам, хламида из тисненого велюра или чего-то подобного. Воротника и рукавов у нее не было вовсе, а длиной она была чуть ли не до самого полу.

Валентин крутанулся на каблуках перед зеркалом и вполне остался доволен внешним видом Михайлы Митряева. Если бы еще не синяк под глазом… Он обернулся на стук в дверь. Ксанка. Зашла за ним, как договаривались.

– Ты чего это вырядился, как на праздник? – удивилась она. – Мудр этого не любит. – И добавила: – Просящий должен вызывать жалость, а не зависть.

– А с чего ты взяла, что я собираюсь у него просить? – весело ответил Валентин. – Я собираюсь требовать.

– Ох, – тяжело вздохнула она, как умудренная жизненным опытом зрелая женщина. – Ты уж поосторожней, Минь…

Обедало семейство Митряевых в большом зале, таком же темном, несуразном и неуютном, как и все их жилище. Во главе длинного стола сидел хозяин дома Мудр Лукич, крепкий, коренастый мужик лет под сорок с цепким пронзительным взглядом, справа – пухлощекий пацан лет четырнадцати, похожий как две капли воды на своего отца. Это, как понял Валентин, и был пресловутый Хор Мудрич, наследник митряевских миллионов. Далее, по обе стороны стола, располагались еще четверо митряевских топ-менеджеров. Рядом с ними находились места для Михайлы и матери сего многочисленного семейства, госпожи Митряевой. За ней следовала Ксанка и еще восемь детей женского пола мал мала меньше, причем самые младшие садились за стол вместе со своими мамками.

Маманя лишь ахнула и всплеснула руками при виде солидного фингала, украшавшего физиономию Михайлы, но сказать ничего не посмела, видимо боясь нарушить тишину, установившуюся за столом с появлением Мудра Лукича.

Глава дома прочитал короткую молитву и взялся за ложку. Тут же по всему столу раздалось звяканье приборов, и почти синхронно захныкала малышня.

– Лада! – Мудр Лукич кинул в сторону мамани строгий взгляд, и этого оказалось достаточно, чтобы она, сорвавшись со своего места, умчалась успокаивать самых младших членов семейства.

За столом наконец установилось молчание, нарушаемое лишь шепотом, доносящимся с дальнего конца стола, да хлюпаньем и сопением, с которым поглощались горячие вкусные щи. Валентин, с трудом представлявший себе вкус щей, в которых напрочь отсутствует картошка, был приятно удивлен. Картошку успешно заменял то ли какой-то овощ, то ли корнеплод. Как бы то ни было, щи были чудо как хороши, а плававший в тарелке кусок говядины показался Валентину вообще бесподобным. Он еще не успел доесть первое, как услышал голос Мудра:

– Ты что ж это, Михайла, подрался с кем?

Валентин отложил ложку в сторону и оторвал взгляд от тарелки. Мудр Лукич уже расправился с первым и теперь сидел, откинувшись на спинку стула и отирая губы и бороду большой полотняной салфеткой.

– Да… Вчера пристали одни… – Валентин постарался ответить как можно неопределеннее, совершенно не желая муссировать данную тему.

– Ну ты, надеюсь, в долгу не остался?

Слуга забрал у хозяина дома пустую тарелку, заменив ее на тарелку со вторым блюдом, а Мудр тем временем, закончив утираться, заправлял конец салфетки, к удивлению Валентина, за воротник.

– Нет, батюшка, не остался. Мы с друзьями так им врезали, что им пришлось бежать. Только пятки сверкали, – соврал Валентин.

– Молодец, молодец, – похвалил Мудр. – Мы, Митряевы, не должны долги неоплаченными оставлять. Доброе имя не позволяет.

Мудр Лукич принялся за второе. Валентин доел щи, и перед ним тотчас же поставили целое блюдо с гречневой кашей. Каша лежала горой, а на вершине ее возвышался оплывающий от жара кусок сливочного масла. По периметру горы лежала свернутая кольцом, сочащаяся жиром жареная колбаска. «Черт возьми! – мысленно воскликнул Валентин, имея в виду Михайлу. – Как это он умудрился остаться таким тощим при эдакой-то диете!» Он отрезал кусок колбаски, съел его, чуть-чуть расковырял гречневую гору, и то лишь с целью получить представление о здешней еде. Для того чтобы составить свое мнение об этом предмете, Валентину больше не потребовалось – наелся уже до отвала. Заключение же его было таково – добротно, сытно, без особых изысков, но чертовски вкусно. А уж хлеб здесь был такого качества, что у Валентина не хватило эпитетов, чтобы выразить свой восторг.

– Батюшка, – вымолвил Валентин, покончив с едой, – не могли бы вы уделить мне немного времени?

Мудр от удивления даже издал какой-то горловой звук, похожий на хрюканье, едва не выронив из рук ложку с зачерпнутой кашей. Для Валентина так и осталось непонятным, чему же он так удивился. То ли тому, что кто-то посмел заговорить без его разрешения, то ли столь необычному для Михайлы речевому обороту.

– Ну, – сердито рыкнул он, – чего тебе надобно? Опять денег просить? Я ж давал тебе на той неделе!.. Неужто все успел прогулять?!

– Нет, батюшка, – смиренно и ласково ответствовал Валентин. – Не о деньгах я хотел говорить.

– Так говори! Здесь чужих нет. Все свои.

Градус эмоций, испытываемых Мудром, повышался, похоже, с каждой секундой этого разговора.

– Я, батюшка, осознал всю постыдность и пагубность того образа жизни, которого придерживался до сей поры. Я должен и хочу работать. Поэтому прошу назначить меня на любое место, где бы я мог приносить пользу семейному делу.

– Гм-м, гм-м… – В мгновенно установившейся в зале абсолютной тишине звяканье ложки, брошенной Мудром на тарелку, прозвучало как раскат грома. – Гм-м, подумать надо. Больно неожиданно. Да и… нашему торговому делу учиться надо. Все ступени пройти. Вон Хор с двенадцати лет уже… – Мудр кивнул в сторону сияющего, как начищенный самовар, сына.

– Я готов учиться, батюшка. Приложу все силы! – поспешно заверил его Валентин.

– Что скажешь, Ермил? – Глава дома попробовал перевести стрелку на своего ближайшего помощника, но тот, видимо, потому и был ближайшим помощником, что умел выпутываться из любых сомнительных ситуаций.

– Работать – это дело хорошее, правильное, – рассудительно начал Ермил. – Но как и где – это вопрос. С одной стороны, ходил вместе со мной в Орел – зерно закупать. Кое-чему там научился. Какое зерно, что почем, опять же качество. Да как договор с продавцом учинять, да как торговаться… Опять же погрузка на нем была. Нет слов, справился. Всем хорош был Михайла. Но перед тем как домой возвращаться, сорвался. Корабельщики бегали, его по кабакам искали. Да на обратной дороге еще пару раз… Не знаю. Думать надо.