Внутри помещения находилось такое множество людей, какое Джон ни разу в жизни не видел, и народ все прибывал и прибывал, быстро заполняя деревянные раскладные стулья, установленные вокруг большой возвышающейся платформы. От висящих под высоким потолком палатки ламп, закрытых плафонами, струился золотистый свет. Возбужденный, но сдержанный гул голосов перекрывался идущими из двух мощных динамиков, расположенных по обеим сторонам платформы, звуками церковного органа, исполнявшего «Старый и тяжкий крест». Над платформой висели американский флаг и звезды Конфедерации, причем «Старая Слава» даже выше, чем его соперник. К Крикморам подошел швейцар в белом сюртуке и галстуке-бабочке, чтобы помочь им найти свободные места, и Джим попросил его устроить их как можно ближе к платформе.

Пока они шли по узкому проходу между рядами, Джон с беспокойством ощущал взгляды, направленные на Рамону. По ряду пожилых матрон, составляющих «Общество Доркас», прокатился шепот, когда, увидев Рамону, они отложили свои рукоделия и принялись разглядывать и обсуждать ее. Джон почувствовал, что краснеет, и пожалел о том, что настоял на ее поездке вместе с ними, хотя, с другой стороны, он не рассчитывал, что ему удастся уломать ее. Он оглянулся на Рамону и увидел, что она идет прямо, с высоко поднятой головой. Он увидел три стула рядом, и хотя они были не так близко к платформе, как хотелось бы Джону, он, не в силах больше выдерживать шквал взглядов и шепота, сказал швейцару:

– Вот здесь будет хорошо.

За пять минут до семи в палатке негде было яблоку упасть. Несмотря на то, что швейцары завернули пологи палатки, чтобы свежий воздух проветривал помещение, воздух внутри сделался душным и влажным. Орган закончил «В Райском саду» и затем, ровно в семь, из-за занавеса с правой стороны платформы вышел черноволосый человек в синем костюме и сделал несколько шагов в сторону установленного на платформе подиума с микрофоном. Он пощелкал по микрофону и, убедясь, что тот включен, одарил собравшихся веселой белозубой улыбкой.

– Приветствую вас! – громко произнес вышедший. Он представился Арчи Кейном, священником Свободной Баптистской Церкви Файета, и по мере того как сзади него на платформе собирались хористы, одетые в желтые робы, говорил о том, как он счастлив видеть такое скопление народа. Билли, который было сник в окружающей их удушающей жаре вновь встрепенулся, поскольку любил музыку.

Кейн дирижировал хором, исполнявшим сначала несколько гимнов, а затем длинную молитву, прерванную криками из зала, восхваляющими Господа. Кейн усмехнулся, вытер платком потное лицо, и сказал:

– Братья и сестры, я думаю, что тем, кто меня знает, я надоел по воскресным утрам! Таким образом…

Сегодня я хочу представить вам одного джентльмена! – Над толпой разнеслись охи и ахи. – Прекрасного джентльмена и божьего человека, родившегося у нас, в округе Файет! Я думаю, вы уже знаете его имя и любите его так же, как и я, но тем не менее я повторюсь: величайший евангелист Юга Джимми Джед ФАЛЬКОНЕР!

Раздался взрыв аплодисментов и криков, люди встали со своих мест. Толстый мужчина в мокрой от пота рубашке из шотландки встал прямо перед Билли, загородив ему платформу, но затем Джон, вставший вместе со всеми, поднял его так, что он смог увидеть направляющегося к платформе мужчину в ярко-желтом костюме.

Джимми Джед Фальконер улыбнулся и поднял вверх руки. Неожиданно у него за спиной начал разворачиваться огромный плакат: черно-белый Джимми Джед Фальконер почти в той же позе, что и оригинал. Наверху плаката большими красными буквами была нанесена надпись: «КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ФАЛЬКОНЕРА».

Фальконер подождал, пока стихнут аплодисменты и крики, затем быстро шагнул к микрофону и произнес отработанным гудящим голосом:

– Хотите знать, как разговаривает Бог, ближние мои? – Не дожидаясь ответа, он вытащил из кармана пистолет и выстрелил в воздух: бабах! Женщины закричали, а мужчины насторожились.

– Вот как он говорит! – прогремел Фальконер. – Господь говорит как пистолет, и вы не можете знать, когда вы услышите Его и что Он вам скажет, поэтому вам лучше быть на Его стороне.

Билли видел, как вверх поднимается голубой дымок от выстрела, но не видел пулевого отверстия. Холостой, подумал он.

Фальконер положил пистолет на подиум и обвел аудиторию своим напряженным голубовато-зеленым взглядом, похожим на свет прожектора, все еще ощупывающего небо над палаткой. Билли показалось, что евангелист остановил на нем свой взгляд на несколько секунд, и по его телу пробежала дрожь.

– Давайте помолимся, – прошептал Фальконер.

Когда началась молитва, Рамона открыла глаза и подняла голову. Сначала она глянула на сына, который сидел наклонив голову и закрыв глаза, а затем перевела взгляд на хилого с виду мальчика, сидящего на другом конце палатки, которого она заметила еще до того, как начал говорить Арчи Кейн. Ее сердце сильно стучало. Вокруг ребенка сиял иссиня-черный злобный свет, пульсирующий, как больное сердце. Голова ребенка была наклонена, а руки сцепились в молитве. Он сидел между матерью и отцом, двумя тощими фигурами, одетых в жалкие обноски выходных платьев. Пока Рамона наблюдала за мальчиком, его мать обняла его за плечи и осторожно прижала к себе. Ее бледное худое лицо, казалось, цеплялось за последнюю соломинку надежды. На глаза у Рамоны навернулись слезы; маленький мальчик чах от какой-то болезни и скоро умрет: через неделю, день, несколько часов – у нее не было возможности сказать, когда это произойдет точно, однако черная аура, этот предвестник смерти, который она так боялась встретить в палатке, жадно вцепилась в него. Рамона опустила голову, задавая себе тот же самый вопрос, который задавала себе во всех случаях, когда видела это: «Что я могу сделать?».

И, как всегда ужасный, ответ: «Ты не можешь сделать ничего!”

– Аминь, – произнес Джимми Джед Фальконер. Собрание подняло головы, готовое к взрыву огня и искр.

Однако он начал тихим шепотом.

– Грех.

Звук его голоса заставил Билли затрепетать. Джон подался вперед со своего места, и в его широко открытых глазах сияло восхищение. Рамона увидела, как умирающий ребенок положил голову на плечо матери.

– Грех, – повторил Фальконер вцепившись в подиум. – Что вы знаете о нем? Что такое, по-вашему, грех? Что-то, что вы не должны делать, говорить или о чем думать? – Он на секунду прикрыл глаза. – О, Великий Боже, грех…

Это зло, которое проникает в кровь, в наши сердца и умы и…

Развращает нас, заставляет загнивать, распадаться…

Он оглядел собрание, на его лице блестели капельки пота. Затем, в одно мгновение, его умиротворенное выражение лица изменилось; губы искривились, глаза расширились и он проревел:

– ГРЕЕЕЕЕХ… Можете вы его почувствовать, можете вы его обонять, можете вы его увидеть? Знаете ли вы, ближние мои, когда вы грешите? Я ясно и без намеков, объясню вам, что такое грех: это уход из-под Божьего света, вот что это такое!

Его румяное лицо покрылось волнами эмоций, а голос превратился в орган, играющий гаммы. Он указал пальцем на аудиторию, не на кого-то конкретно, но вместе с тем и на каждого.