Марианна рассказывает, что вчера вечером у нее было неважно на душе. Но я думал, что ты спала. Нет, она вовсе не спала. Она проснулась и долго плакала. Думала о своем отце и о том, как глупо быть взрослой. Я сочувствую ей, говорю, что понимаю, каково ей было. Мне хочется утешить ее. Вчера надо было утешать, говорит Марианна. Сейчас она в утешениях не нуждается. Мое сочувствие ей требовалось вчера.

Наконец-то хозяин понял, что мы норвежцы. Говорит, что он очень любит норвежцев. Как глупо, что он раньше не понял, кто мы такие. Неожиданно выясняется, что он хорошо говорит по-английски. Он с самого начала хотел заговорить с нами по-английски, говорит он. Но как-то не решился. Помешала излишняя щепетильность (немцы, как правило, ужасно говорят по-английски, считает хозяин, и он не хотел нас обидеть, заставив демонстрировать свое невежество). А все дело в том, что Марианна говорит по-французски так же слабо, как все немцы, объясняет хозяин. Но теперь все выяснилось, мы пьем чай, и мы друзья.

Нас пригласили на обед, чтобы мы рассказали о Норвегии и о море, и нет ничего в нашей стране, что не интересовало бы хозяина (а это правда, что норвежские девушки такие эмансипированные? А как у нас обстоит дело с поголовьем лосей?). И он рассказывает, что недалеко от гостиницы живет один шведский полковник, страдающий астмой, и, если мы хотим, хозяин предоставит в наше распоряжение свой автомобиль. Он обещает позвонить полковнику при первом удобном случае, впрочем, можно сделать это прямо сейчас. Мы слышим, как хозяин набирает номер и разговаривает. Он смеется, они свои люди.

Марианна вопросительно смотрит на меня. Хочу ли я навестить этого полковника? Не особенно, говорю я. Но Марианна считает, что некрасиво отказываться от этого предложения после всех хлопот, которые мы доставили хозяину. Чего только не сделаешь ради красивости! — говорю я.

Я опускаю стекло с моей стороны и курю. Марианна ведет машину. Пять миль, сказал нам хозяин. Тепло и много птиц. Тех самых, на которых разрешена охота. Но у нас нет ружья. Да если бы оно и было, то только для вида. И все-таки немного жаль. Марианна наверняка решила бы, что с ружьем у меня мужественный вид. Оно лежало бы на заднем сиденье, а я имел бы мужественный вид, даже не прикасаясь к нему. Я показал бы его полковнику и сразу сошел бы за своего парня. Мы бы поболтали об охоте, по-свойски, по-мужски. Да-а. Но ружья нет. Я пускаю дым в окно.

Мы говорим, что наши отношения переживают то взлеты, то падения. Я спрашиваю Марианну, любит ли она меня сильнее, чем раньше. Она отвечает, что вполне возможно, но сказать точно ей трудно. И мы беседуем о наших прежних привязанностях. Марианна не слишком расположена к этому разговору. Мне приходится вытягивать из нее слова. В последний раз она была так же влюблена, как сейчас? — интересуюсь я. Ей было так же хорошо? Она говорит, что на это трудно ответить. И чтобы выиграть время, заговаривает о том, насколько все люди разные, и прочее я прочее. Я говорю, да-да, я это знаю. И спрашиваю, смеялась ли она, например, с моим предшественником больше, чем со мной? А что значит смеяться? — отвечает Марианна. Давай сравним, говорю я и расставляю руки, оставив между ладонями сантиметров тридцать. Это расстояние показывает, насколько тебе хорошо со мной, говорю я, а ты покажи, насколько хорошо тебе было с другим. И продолжаю держать руки наподобие рыбака, рассказывающего о пойманной рыбе, давая Марианне время не спеша прикинуть расстояние. Она задумывается. Мне было хорошо примерно настолько, говорит она и тоже расставляет руки. Я наклоняюсь к ней, чтобы сравнить расстояние, но она снова берется за руль. Ты слишком быстро убрала руки, говорю я. И уже невозможно сказать, было ли показанное ею расстояние больше или меньше моего. Ну скажи, тебе со мной немного лучше, чем было с ним? — допытываюсь я. На это Марианна не отвечает, но интересуется, неужели я боюсь недополучить любви. Может, и так, говорю я. Она говорит, что я большой ребенок. Допустим, говорю я.

Мы едем по прямой аллее. На вершине пологого подъема стоит похожий на замок старинный господский дом. Облупившиеся белые стены. Вблизи он кажется громадным. В саду много деревьев, но все они голые. Цветов тоже нет. Зато трава зеленеет почти по-летнему. Так вот, значит, где живет полковник. Со своей женой, которая на тридцать пять лет моложе его. Неслабо, говорит Марианна. Мне не остается ничего, как кивнуть в знак согласия.

Да! Да! Мы должны звать его просто Калле. Все зовут его Калле (чтобы мы не подумали, будто для нас делается исключение). Компанейский мужик, а жена у него тоже Марианна. Мы все обрадовались удивительному совпадению. Этого хватило для удачного начала нашего визита.

Как доехали? Спасибо, хорошо. Ну и отлично.

Нас приглашают к столу, и полковник рассказывает, что, когда человек так стар, как он, прием пищи становится для него важным делом. Одним из самых важных. Он страшно не любит пропускать время трапезы. И мы принимаемся за еду. Приятно, когда можно с кем-то поговорить, говорит полковник. В это время года у них редко бывают гости. Летом, конечно, случается наплыв родственников из Швеции. И друзей (не надо думать, что у них нет друзей). Правда, с тех пор как он снова женился, гости стали приезжать пореже, говорит полковник. Однако их все равно хватает. А вы, значит, путешествуете? Я подтверждаю: верно, путешествуем. Полковник просит говорить погромче. Он плохо слышит на одно ухо (есть в ухе такая чертова мембрана, которая не желает срастаться после небольшого оперативного вмешательства несколько лет назад. У всех людей срастается, а у него, проклятая, не желает).

Хожу ли я на охоту? Я говорю, что побродил по лесу возле гостиницы (но не нашел ничего стоящего). Да, здесь водится в основном мелкая птица, говорит полковник. Сам-то он уже давно не охотится (вот если бы мы приехали лет пятнадцать назад, тогда он еще баловался ружьишком. Смех, молодежь и охота, днем и ночью). Раньше он стрелял все подряд. И мелкую дичь, и крупную. Теперь мелкую дичь ему не разглядеть, а крупную — только в упор, да разве она подпустит. Да, мы все согласны с ним, что близко она не подпустит.

Потом он рассказывает про свою астму. Она его порядком допекает, он тычет себе вилкой в грудь, словно хочет проткнуть собственные легкие. Если бы только не эти про клятые бронхи, говорит он грозно. Его Марианна успокаивает его и подливает вина. Но здесь ему гораздо лучше, чем в Швеции, говорит она. И полковник подхватывает: да, гораздо лучше, здесь такой дивный воздух. И зимы гораздо мягче. Он плавает в подогреваемом бассейне, говорит он. Держится в отличной форме. Он похлопывает себя по животу, но, поскольку мы оставляем его жест без комментариев, говорит сам, что брюха не отрастил. А бассейн у вас действует? — спрашиваю я.

После обеда полковник с женой ненадолго удаляются, но они заверяют нас, что все здесь в нашем распоряжении. Я прошу одолжить мне плавки и пояс. Закутавшись в большой плед, Марианна садится в мягкое кресло рядом с бассейном. В бассейне есть вышка с площадками для ныряния на трех уровнях. Полагая, что Марианна считает меня асом, я сразу же забираюсь на самую верхнюю площадку.