что это за вещи, и в то же время не имела ни малейшего представления о конкретных воспоминаниях, которые могли бы точно определить их происхождение. Как будто все мои знания о мире были впрыснуты в мою голову без контекста. Это было невыносимо в моей камере. В этой хижине, с Николи, мне хотелось быть чем-то большим, чем просто оболочкой. Я хотела иметь что-то настоящее за пределами моего пребывания в плену. Что-то, что позволило бы солнечным лучам пробиться сквозь тьму и проникнуть в центр моего существа. По крайней мере, каждый день я создавала новые воспоминания, в которых не было ни боли, ни пыток. И я обнаружила, что откладываю каждое из них на потом. Ведь если я снова окажусь в клетке, то, по крайней мере, мне будет о чем вспомнить, и это не будет горечью.

Я провела расческой по его волосам, и его голова слегка откинулась назад, когда я продолжила распутывать пряди. Мои пальцы двигались по черным кудрям, прикосновение чего-то такого мягкого вводило меня в гипноз, пока я работала. Он издал низкий звук, что-то среднее между вздохом и стоном, и мое сердце бешено заколотилось при этом звуке. Я опустила руку, провела пальцами по затвердевшим мышцам его плеча и написала вопрос. «Тебе это нравится?»

Он прочистил горло, и я заметила, что его кожа покрылась мурашками там, где лежала моя рука. — Просто прошло много времени с тех пор, как кто-то… — он подвинулся на своем сиденье, явно чувствуя себя неловко из-за направления этого предложения.

Я провела большим пальцем по его плечу, любуясь тем, как на его загорелой плоти остается белый след от моего нажатия. Не было ни крови, ни следов. Так должны были прикасаться к людям. А его никто не трогал уже неизвестно сколько времени. При мысли об этом у меня в животе завязался узел. В тюрьме я отдала бы все, чтобы мое тело оставалось при мне. Я мечтала о клетке, в которую я могла бы заползти, построенной из железа, в которую никто никогда не смог бы проникнуть. Но Николи построил такую клетку в реальности, и изнутри она выглядела не очень хорошо.

Я начала обрезать его волосы, предварительно подготовив их к машинке для стрижки, и почувствовала, что мы оба наслаждаемся этим небольшим, но пьянящим контактом. Может быть, мы и не должны жить в клетках…

— Я не сердился на тебя раньше, Уинтер, — заговорил Николи через некоторое время, и я нахмурилась. — То, что ты видела… те статьи, это просто часть моей жизни, от которой я пытаюсь убежать. Думаю, ты можешь понять это лучше других.

Я молчала, но мне все еще было любопытно. У меня не было никакого права на кошмары этого человека. Слова Квентина закрались в мои мысли, и я вздрогнула при воспоминании о том, как он шептал их мне на ухо. То, что происходит в темноте, остается в темноте.

— Полагаю, тебе очень любопытно узнать обо мне, куколка. И я полагаю, что уж лучше дьявол, которого ты знаешь, чем тот, которого ты не знаешь…

Я смахнула несколько срезанных волос с его плеч, теперь была видна его шея, и, черт возьми, у него была хорошая шея. Загорелая кожа, мышцы и веснушка прямо за его левым ухом, по которой я хотела провести большим пальцем. Не думаю, что я когда-либо раньше восхищалась шеей. За исключением того случая, когда я так сильно царапала когтями шею Фарли, пока он держал меня, что на ней несколько дней оставались четыре длинные царапины. Но это была не та шея, которую я хотела разорвать, а та, которую я хотела ласкать, целовать…

— Имена Ромеро или Калабрези тебе о чем-нибудь говорят? — спросил Николи.

Я написала «нет» на тыльной стороне его идеальной шеи.

— Ну, это долгая, мать ее, история, поэтому я расскажу тебе ее в сокращенном варианте. Ромеро и Калабрези — заклятые враги, два могущественных рода, которые борются за контроль над Синнер-Бэй. Их семьи враждовали веками, и, если ты можешь в это поверить, я когда-то был наследником Калабрези, которого всю жизнь готовили к тому, чтобы он стал главой семьи.

Мои брови изогнулись от интереса, когда я взяла тример и начала орудовать им на его затылке, укорачивая его волосы, приводя их в порядок.

— Я был… помолвлен, — сказал он, его голос был густым, и мое сердце дрогнуло при этом слове. Но я продолжала держать руку на его волосах, не обращая внимания на странные толчки в груди. — Ее звали — зовут — Слоан. Но в день нашей свадьбы появился Ромеро и похитил ее.

Я оторвала машинку, схватив его за плечо от удивления, и он повернул голову, чтобы посмотреть на меня, с выражением, которое говорило о том, что он не шутит. Ух ты.

«Она в порядке?» написала я на его руке.

— Да, теперь в порядке, — сказал он с трудом. Его глаза потемнели, и он снова отвернулся, а мое сердце начало скручиваться, как проволока.

Николи продолжил. — Я долгое время искал ее. Это стало миссией моей жизни. Я работал всю свою жизнь, чтобы стать достаточно сильным мужчиной, чтобы защитить ее, взять на себя управление ее семьей, когда ее отец уйдет с поста, и стать лидером, которым все так отчаянно хотели меня видеть. Я пытался стать этим человеком, я пытался стать тем, кто мог бы исполнить эту роль. Я отдавал этому все свои силы, даже убеждал себя, что влюблен в свою будущую жену, потому что… потому что если бы я не был влюблен, то, возможно, мне пришлось бы признать, что наш брак по расчету был просто большим гребаным фарсом, в котором мы оба участвовали, чтобы угодить всем, кроме себя. Я имею в виду, я не не любил ее, я просто не был…

«Влюблен?» предложила я.

— Да, — хмыкнул он. Наступила тишина, и я достригла его волосы, подстригая их по бокам короче, чем на макушке.

Затем я двинулась вокруг стола, положила триммер и устроилась перед ним, скрестив ноги, чтобы подстричь ему бороду. Я была почти уверена, что он ухмылялся, но под всеми этими волосами было трудно понять. К несчастью для него, я собиралась снять с него маску, чтобы он больше не мог прятаться.

Я начала подстригать, не отрывая взгляда от своей работы, пока он продолжал свой рассказ.

— В конце концов, я вернул ее. Но все изменилось. Она влюбилась в Ромеро, — он наполовину рассмеялся над нелепостью этого, а я удивленно подняла