— Ты ведь знаешь, что на это нет у меня права. Иначе способность врачевать отнимется у меня, словно вода утечет меж пальцев. Но знаешь ли ты, что и зачем тебе снится?

— Знаю только, что вижу я не Долины, не нынешние Долины, по крайней мере. Может ли человек видеть во сне давнее прошлое?

— Человеку снится обычно только свое прошлое. Но если дан ему такой дар, может он во сне и проникнуть в минувшее за пределы своих воспоминаний…

— Дар! — ухватился Коллард за слово, будто издевка прозвучавшее в ее устах. — И это дар!

Она перевела взгляд на крылатую фигуру.

— Коллард, разве сумел бы ты раньше делать такое?

— Может, и сумел бы. Но видеть перед собой только собственные руки… Все отдал бы я за прямую спину и лицо, что не испугает женщину.

— Ты никогда не разрешал мне заглянуть в твое будущее…

— Нет! И не разрешу! — крикнул он. — С моей-то рожей заглядывать в будущее? А что касается прочего — снов и фигурок, что привиделись мне… Тогда, в кузне, я имел дело не с обычным металлом. Должно быть, какие-то чары были на нем. Ведь торговец смолчал об этом, да так и не вернулся, спросить не у кого.

— И я так считаю, — сказала Шарвана. — Купец добыл его из Места Древних. И у них были войны когда-то, только бились они не мечами, не копьями и не стреляли из арбалетов, иным, неизмеримо более грозным было их оружие. Похоже, торговец проник в какую-то древнюю крепость и привез к нам остатки чего-то подобного.

— Ну и что? — спросил Коллард.

— А то… если человек любит что-то, какую-то вещь, бережет, носит ее с собой, что-то вроде собственной жизни в ней возникает и длится долго, не одно лето. И если остатки этих чувств, этой жизни попадут в открытую беззащитную душу…

— Понимаю. — Коллард забарабанил пальцами по чисто выструганному дощатому столу. — Значит, пока я был без сознания, я был открыт и чья-то память вошла в меня?

Шарвана утвердительно кивнула.

— Именно! Может быть, тебе снятся Долины, какими они были до прихода людей.

— И что же хорошего в этом?

— Не знаю. Но используй же это, Коллард, используй! Если ты отступишься от этого дара, его отберут у тебя, и мир станет беднее!

— Мир? — Он и не думал смеяться. — Хорошо, я могу делать их на продажу. И если я заработаю себе на хлеб, никто не будет мне нужен. Ведь и юнцу следует знать, что жизнь — скорбный путь и никто не ждет тебя у окна.

Шарвана молчала. Внезапно протянув руку, она поймала его ладонь, прежде чем сумел он ее отдернуть, и развернула к свету. Он хотел высвободиться — куда там… С силой молотобойца она пригвоздила его руку к столу, потом склонилась над ладонью, рассматривая знаки судьбы.

— Молчи, не говори ничего! — закричал он.

Сова шевельнулась, махнув здоровым крылом.

— Разве я что-нибудь говорила? — удивилась она. — Будь по-твоему, Коллард. Я ничего тебе не скажу.

И выпустила руку.

Он неловко потирал пальцы, словно пытаясь стереть с них какую-то отметину, оставленную взглядом Мудрой.

— Мне надо идти. — Коллард подхватил пергаментную маску. Он примерит ее только дома, где никто не увидит его лицо, пока он будет без маски.

— Иди с благословением этого дома, — по обычаю своего народа попрощалась Шарвана, и эти слова все же приподняли его настроение.

Время шло. В хижину Колларда никто не захаживал, а он никого и не приглашал к себе, даже отца. Торговцы тоже не заходили в селение. Взамен пришли вести из-за пределов долины, из большого мира, казавшегося подчас людям Гхилла творением сказителей.

Повенчался лорд Вескис, и у второй жены его, кроме мужа, появилась еще дочь, хотя мало кто слышал о ней в то время. Но теперь говорили повсюду до самых дальних хозяйств.

Как-то раз в крепость въехали всадники, и в средней башне закипела работа. Оказалось, что Вескис посылает свою дочь, госпожу Гиацинду, в деревню, на воздух, так как плохо ей в городе.

— Плохо ей! — Шедший к колодцу Коллард невольно замер в полутьме. Пронзительный голос его невестки Никалы доносился из дома. — Дама Матильда мне все так сама и сказала, когда я помогала ей менять камышовую подстилку под коврами. Да молодой госпоже лучше-то никогда не было, оказывается, вся она скрюченная, и личико у ней, как у ребенка, а не у девушки на выданье. И никто не позарится на нее, если только наш господин не озолотит будущего зятя. А причиной всему, сказала дама Матильда, новая госпожа Гвеннан. Не хочет она, чтобы дочь его была с нею. Очень уж она деликатная, все твердит, что не может выносить своему господину стройного сына, если ей в замке повсюду будет встречаться эта горбунья.

Коллард бесшумно поставил ведерко на землю и подошел чуть ближе. Впервые за столько лет шевельнулось в нем любопытство. Он ждал, что еще скажет Никала.

Она и впрямь заговорила вновь, хотя более в ее словах ничего существенного уже не было, а потом Бросон захотел подогретого эля, и она отправилась греметь горшками у очага. Оказавшись в своей хижине, Коллард не принялся, как обычно, за инструменты, но долго глядел на огонь в очаге. Сняв маску и отложив ее в сторону, слово за словом припомнил он все, что удалось ему подслушать.

Так, значит, госпожу Гиацинду отсылают из замка в захолустную крепость, с глаз долой? Конечно, он знал старое поверье: беременная не должна видеть уродов, это может повредить ребенку во чреве, а лорд Вескис так хочет сына. Но как отнеслась к такой ссылке сама госпожа Гиацинда? Расстроилась? Или, напротив, обрадовалась и надеется отыскать что-нибудь вроде его хижины, где можно жить вдали от тех, кто не считает ее похожей на человека?

Может быть, поэтому она и сама радуется отъезду в Гхилл? И не тяжелей ли уродство девушке, чем ему? Впервые не горькие думы, не видения царили в душе Колларда, а мысль о живом существе, что скоро будет дышать одним воздухом с ним.

Он поднялся и взял лампу. Подошел к стене и осветил стоящие на полке фигурки. Там подобралась уже порядочная компания — и звери, и люди. Коллард внимательно посмотрел на них, и что-то похожее на видение шевельнулось в его душе.

Он поочередно перебирал и разглядывал свои творения. Хотя в сущности и не смотрел на фигурки — он думал и, в конце концов, нашел подходящую.

Положив фигурку на стол, он достал инструменты. Статуэтка всем походила на лошадь, вставшую на дыбы, но не в битве, а от радости и свободы, если бы не рог, выступавший на лбу между ушей.

Перевернув ее, Коллард занялся основанием. Кончал работу он уже с петухами. Танцующий единорог стал печатью; выгравированную на основании букву «Г» окружала гирлянда виноградных листьев.

Коллард откинулся назад. Потребность, заставившая его работать, прошла. Зачем он сделал эту печать? Ему захотелось бросить фигурку в тигель и переплавить, так чтобы она не могла даже попасться ему на глаза. Этого он не сделал, а задвинул ее подальше, вознамерившись забыть о ее существовании.