Я считала это героическим поступком – отказ от притворства, чтобы люди осознали: утраты бывают невосполнимы.

И все же в Пепельную среду я пела – пела о вере, о любви, о покаянии. Мы разорвали надвое тканевые коврики, символизируя покаяние, нашу готовность разорвать прежние шаблоны и предвкушать новое; мы погрузили пальцы в пепел и помазали им лбы. Я просила у небес стойкости, чтобы вытерпеть таинственность и неподвижность. Молилась, чтобы сын смог мне доверять – и чтобы я вновь доверяла себе.

Когда пришла домой, Сэм уже спал. Брайан уложил его в постель. Хотелось разбудить сына и сказать, что я не возражаю, если он не желает быть тем, кем я пытаюсь его видеть, и это нормально, что он общается со мной не все время. Но не стала. Он лежал в моей кровати, когда я проснулась следующим утром, лежал на левом боку, плоский и неподвижный, точно лучик света. Я стала наблюдать, как он спит. Рот был открыт. За последние две недели он отрастил два огромных передних зуба, широкие и белые, точно подушечки жевательной резинки. Он храпел – громко для такого маленького мальчика.

Мне снова припомнилась меннонитская фотография. В лицах тех пятнадцати детей, отражавшихся в столешнице, видна была хрупкая свирепость их взаимных уз: было ощущение, что может налететь ураган и сдуть этих людей с глянцевого полированного стола. И свет, сиявший вокруг них там, где они стояли, был таким эфемерным, что казалось: если исчезнут отражения, исчезнут и дети.

Больше всего на свете я не хочу, чтобы когда-нибудь ветры унесли Сэма, но знаете что я вам скажу? Его унесет. Его прах будет липнуть к пальцам человека, который его любит. И, может быть, приведет его в такое место, где все наперекосяк – и невозможно выстроить жизнь по ранжиру. Но вдруг он увидит несколько молодых листочков на голом деревце.

– Мам? – внезапно позвал он во сне.

– Да, – прошептала я, – я здесь.

И он вскинул руку на мой голос, забросив ее мне на плечи.

Любовь к собаке – как всякая истинная любовь – безгранична и слепа. Так что неудивительно, что из нас с Сэмом буквально вышибло дух, когда умерла Сэйди. Я обещала ему, что когда-нибудь мы купим щенка, но втайне решила никогда не заводить собаку. Я не хотела больше боли, не желала, чтобы сердца – мое и ребенка – были разбиты вновь. Но то, чего желаешь, дается не всегда: хочешь защитить свое дитя от боли – и вдруг получаешь благодать. И хотя богословы утверждают, что дается она бесплатно, расплачиваться порой приходится втридорога.

Начать с того, что нам вообще не следовало заводить собаку, ибо они умирают. Это – горькая правда. Когда сердце разбито смертью домашнего любимца, в этом нет никакого трагического благородства.

Когда Сэму было два года и президентом был Джордж Герберт Уокер Буш, я заметила, что бо́льшую часть времени мучаюсь депрессией и страхом. Я решила сменить место жительства, выйти замуж за вооруженного мужчину – или найти свирепую, но благовоспитанную собаку. Однако мужчины, в которых влюблялась, были весьма далеки от ношения оружия. Так что я уцепилась за идею о собаке.

Некоторое время обращалась к людям, которые давали объявления о продаже собак в местной газете. Они говорили, что у них идеальные собаки, но – для кого? Для Квентина Тарантино? Хозяйка одного пса уверяла, что тот обожает детей, но пес, рыча, набросился на Сэма. Другие собаки облаивали нас. Одна поспешила спастись бегством и описалась от страха. Так что я взяла инициативу в свои руки и дала объявление о том, что требуется добродушная сторожевая собака, и на следующий же день позвонила женщина и сказала, что как раз такая собака у нее есть.

Как оказалось, у нее действительно была великолепная собака: роскошная двухлетка по кличке Сэйди – наполовину черный лабрадор, наполовину золотистый ретривер. С виду она была похожа на черного ирландского сеттера. Я всегда говорила людям, что она смахивает на Иисуса в черном меховом тулупе или на Одри Хэпберн в шубке от «Блэкглама»: элегантная, ласковая и глупенькая – настоящая леди!

Поначалу она была очень стеснительна. Наш ветеринар сказал, что ее, должно быть, обижали в детстве, потому что она ужасно боялась не угодить. Пришлось ложиться на пол и медленно на нее надвигаться – чтобы она видела, что мы не затеваем ничего дурного, а просто играем. Она пыталась казаться беспечной, но видно было, что ее что-то тревожит. Изо всех сил старалась нас полюбить – и училась играть (вежливо).

Сэйди, всеобщая любимица, прожила с нами больше десяти лет, помогая справляться с радостями и утратами. Утешала во время болезней друзей, после смерти дедушки и бабушки. Мы каждый день водили Сэма в школу. Она была матерью, отцом, психотерапевтом. Помогала переживать моих бойфрендов и оловянное пустое одиночество. Поддерживала Сэма после предательства его первой неверной подружки. Позволяла моей матери бесконечно гладить ее по голове. Учила утешению – и давала его.

Незадолго до того, как Сэму исполнилось тринадцать, у нее развилась лимфома: на шее вздулись лимфатические узлы размером с мяч для гольфа. Ветеринар сказал, что она проживет еще месяц, если мы не будем ее лечить. Какая-то часть меня хотела позволить ей умереть, чтобы мы могли с этим покончить, оставив позади боль. Но мы с Сэмом обговорили этот вопрос и решили дать ей половинную дозу химиотерапии: хотели, чтобы она прожила еще одну великолепную весну. Спустя два дня Сэйди стало лучше. Должно быть, она обладала великой способностью к исцелению: еще два года – восемь сезонов – у нее время от времени случались ремиссии. Ближе к концу, когда она снова сильно заболела и, похоже, о выздоровлении уже речи не шло, ветеринар сказал, что проведет нас через ее смерть. Он сказал, что, даже когда живое существо крайне тяжело больно, 95 процентов его на самом деле по-прежнему здорово и благополучно – и лишь пять процентов чувствуют себя дерьмово. Поэтому нам следует сфокусироваться на тех частях, с которыми все в порядке, которые доставляют Сэйди удовольствие: прогулки, обнюхивание разных разностей и общение с нами.

Наш ветеринар не любит усыплять животных, если только они не страдают; Сэйди, похоже, не испытывала боли. Он сказал, что однажды она заберется под кровать и не выйдет оттуда, и для этого момента он даст нам седативные препараты, чтобы помочь собаке оставаться по возможности спокойной. И однажды она заползла под кровать…

Там была такая прохладная темная пещера – под моей кроватью, с большим, мягким, точно мох, ковром. Дышала Сэйди с трудом. И выражение морды было извиняющееся.

Я позвонила ветеринару и спросила, не нужно ли мне ее привезти. Он сказал, что она будет чувствовать себя в большей безопасности, умирая дома, со мной, но я должна приехать, чтобы забрать лекарство. Он дал мне три заряженных шприца. Я взяла их с собой под кровать, вместе с телефоном, у которого был выключен сигнал, легла рядом с ней и стала уверять, что она хорошая собака, хоть и не сможет, похоже, больше о нас заботиться. Я молилась, чтобы она умерла быстро и без боли – ради нее же самой, но и потому, что мне хотелось, чтобы это случилось до того, как Сэм вернется из школы. Я не хотела, чтобы он видел ее мертвое тело. Она задерживалась. Я дала ей лекарство, молилась, нежно разговаривая с ней, и позвонила ветеринару. Он попросил меня положить телефон возле ее головы и с минуту прислушивался.