Он принялся складывать свои скромные пожитки, даже не догадываясь, что по лесу менее чем в сотне ярдов от него теперь двигалось семь темных фигур.

– Ребята, у меня для вас печальные новости, – сказал Келвин детям, закрыв дверь в один из кабинетов ратуши Вудбери.

Трое детей сидели на потертом диване, придвинутом к заколоченным окнам. На полках небольшого книжного шкафа, который стоял рядом, лежали детские книги и настольные игры, у противоположной стены разместилось кресло-качалка. Мебель принесли, чтобы комната стала более уютной – Лилли временно выделила второй этаж ратуши в распоряжение Дюпре, – и Мередит попыталась сделать комнаты более удобными для жизни. Теперь отец семейства шагал из стороны в сторону перед своими детьми, засунув руки в карманы грязных брюк.

– Мягко сообщить об этом не получится, поэтому я просто скажу… Ваша мама… что ж, она теперь на небесах вместе с Господом.

– Что?! – воскликнул Томми Дюпре и поморщился, как будто почувствовав неприятный запах. – О чем ты?

Келвин болезненно вздохнул и медленно кивнул сыну.

– Ночью ваша мама столкнулась с ходячими и погибла, – он посмотрел на младших. – Ваша мама вчера пожертвовала собой, и теперь она на небе.

Ненадолго повисла тягостная тишина, в которой дети осознавали слова Келвина. Все надежды младших тотчас рухнули: девятилетняя Беттани смотрела на отца так, словно мир рушился у нее перед глазами. Ее милое личико исказилось от боли, слезы сами потекли по щекам. Пятилетний Лукас сделал отважную попытку быть сильным рядом со старшим братом, но его нижняя губа все равно отчаянно задрожала, а огромные блестящие глаза наполнились слезами. Один Томми отреагировал сложной комбинацией жестов и выражений. Келвин точно не знал, что было известно сыну о состоянии матери, но теперь мальчишка отошел в дальний угол комнаты, сжал руки в кулаки и уставился в стену. Его губы были так плотно сжаты, что казались одной тонкой линией, проведенной карандашом. Вдруг, моргнув, он обвел глазами комнату, как будто надеясь, что кто-нибудь вдруг выпрыгнет из-за шкафа и воскликнет: «С первым апреля!». Наконец он взглянул на отца, угрюмо нахмурив брови. На его лице был написан упрек.

– Пап, что случилось? – с трудом спросил он.

Келвин опустил глаза. Плач младших нарастал, сначала постепенно – всхлипы, прерывистые вздохи, – а затем Беттани зарыдала. Келвин не мог оторвать глаз от своих высоких ботинок, от тех самых забрызганных краской «Тимберлендов» со стальным носком, которые служили ему целых пятнадцать лет, пока он работал подрядчиком в Фейетвилле, в штате Алабама. Теперь на ботинках среди капель серой краски виднелись и бордовые брызги крови.

– Она помогала со взрывчаткой, которую мы использовали, чтобы отогнать стадо, и подошла слишком близко к… у нее случилось… у нее случилось столкновение с… она… она не смогла… а, к черту!

Келвин посмотрел на младших детей, а затем повернулся к старшему сыну. Сжав кулаки, выставив вперед подбородок и скрипя зубами, Томми прожигал Келвина глазами, как это делают только подростки, в крови которых бурлят гормоны. Что было делать Келвину? Солгать сыну? О таком важном? Попытавшись отбросить боль и утерев глаза, Келвин подошел к креслу-качалке. Он со вздохом опустился в него, чувствуя, как весь вес мира лег ему на плечи.

– Ладно… Я скажу правду, – произнес он и посмотрел на каждого из детей по очереди. Он смотрел на них с отцовской любовью и понимал при этом, что хорошие отцы не бросают детей в беде. – Правда в том, что ваша мама была героем.

– Ее укусили? – сквозь всхлипы спросила Беттани, сжимая руками подол юбки. – Эти ходячие съели ее?

– Нет, нет, нет… милая, все было не так, – Келвин подался вперед, осторожно снял детей с дивана, подвел их к креслу-качалке и усадил к себе на колени. – Все было совсем наоборот. Вашу маму не кусали, – он ласково обнял детей за плечи. – Ваша мама задала жару этим монстрам. Она спасла этот город. Она спасла жизнь каждому мужчине, каждой женщине и каждому ребенку в этом городе.

Дети кивали, глотая слезы и внимательно слушая правдивый рассказ Келвина.

– Она сделала невероятное. Она взяла динамит и отвела ходячих в сторону от города, а когда все они оказались в одном месте на безопасном расстоянии от баррикады, она взорвала этих мерзавцев, – голос Келвина сорвался, его вдруг обуяла скорбь. Он заплакал. – Она… она взорвала их… и… и спасла нас всех. Вот так. Она спасла этот город. Ваша мама. Она герой и всегда будет героем. Может, однажды ей даже поставят памятник, – его всхлипы уступили место истерическому смеху. – Что скажете? Памятник вашей маме рядом с памятником генералу Роберту Ли!

Опустив глаза, дети шмыгали носом и пытались осознать услышанное. Келвин снова взял себя в руки и погладил сына и дочку по голове. Его голос стал мягче.

– Она вывела чудовищ из города, как Гамельнский крысолов, чтобы они никому не причинили вреда.

Келвин посмотрел на старшего сына, на своего трудного ребенка, на белую ворону этой семьи.

Томми глядел в пол, его губы были сжаты. Он сдерживал слезы и водил носком высокого кеда «Конверс» по пыльной шахматной плитке. В конце концов он почувствовал тоску, звучавшую в отцовских словах, и они – отец и сын – встретились глазами.

– Ваша мама была хладнокровным, отчаянным героем, – сказал Келвин, смотря на младших.

Но было ясно, что он обращался к Томми.

Медленно кивнув и отвернувшись к стене, Томми закрыл глаза и наконец позволил себе беззвучно заплакать.

Вопреки расхожему мнению, время лечит не любые раны. Бывают раны, которые не затягиваются, сколько бы времени ни прошло, сколько бы человек ни пил и сколько бы психиатров ни посещал. Ледники могут расколоть континенты на части, но боль все равно будет жить в потаенных уголках сердца. У счастливцев раны затягиваются рубцовой тканью и со временем эта ткань делается все толще, пока боль не станет неотъемлемой частью человеческой личности, не проникнет под кожу, не превратится в очередную морщину. Лилли знала это по собственному опыту и понимала, через что придется пройти Келвину и его детям в грядущие недели, месяцы и годы.

Рубцовая ткань семьи Дюпре начала формироваться уже на следующий день.

Лилли привлекла всех – включая детей Дюпре – к расчистке города, руководствуясь как практическими, так и психологическими соображениями. Она решила, что лучше всего дать людям занятие, заставить их разум и тело работать, не оставить им времени на размышления, ведь под лежачий камень вода не течет, глаза боятся, а руки делают, терпение и труд все перетрут – все эти избитые клише мелькали в голове у Лилли, пока она руководила работами.

Нужно было окончательно восстановить стену и убрать последние обугленные останки ходячих. К тому же нужно было перейти на следующую стадию давнего плана засадить арену гоночного трека злаками – собрать семена для посадки.

Боб предложил Лилли организовать еще одну вылазку в заброшенную аптеку за баррикадой. Ему не давал покоя тот загадочный тоннель в подвале, и он сказал Лилли, что там может найтись золотая жила – хотя бы в переносном смысле, – которая приведет их к скрытым тайникам с ценными припасами. В Вудбери оставалось пугающе мало топлива, питьевой воды, батареек, мыла, лампочек, пропана, патронов, свечей, спичек и какой-либо белковой пищи, отличной от сухой фасоли. Уже несколько недель никто не убивал ни оленя, ни птицу, ни кролика на худой конец. Боб, конечно, не ожидал раздобыть под аптекой крупную дичь, но кто его знает, что можно найти в таком месте? Он вспомнил, что читал о находящихся в этих краях угольных и солевых шахтах, которые выкупали крупные компании, затем превращавшие их в огромные подземные склады. Лилли согласилась, что нужно обследовать тоннель, и посоветовала Бобу взять с собой Мэттью и Спида. Боб решил выдвинуться на рассвете.