– А вы ив Фонтенуа были? – насмешливо спросил барон.

– Нет, – спокойно отвечал Бальзамо, – к тому времени я уже был мертв.

Барон широко раскрыл глаза, Андре вздрогнула, а Никель торопливо перекрестилась.

– Позвольте мне вернуться к тому, с чего я начал рассказ, – продолжал невозмутимо Бальзамо. – Итак, вы были в форме лейтенанта легкой кавалерии, я прекрасно помню. Проходя мимо дерущихся, я обратил на вас внимание: вы держали лошадей, свою и маршала. Я к вам подошел и спросил, что происходит; вы мне ответили…

– Я?

– Ну да, черт побери, именно вы! Теперь я узнаю вас, тогда вы были шевалье, вас еще называли «малыш-шевалье».

– Тысяча чертей! – в изумлении вскричал Таверне.

– Простите, что не сразу узнал вас. За тридцать лет любой человек меняется. Итак, за маршала де Ришелье, дорогой барон!

Подняв бокал. Бальзаме залпом осушил его.

– Вы, вы видели меня в то славное время? – спросил барон. – Но это невозможно!

– Однако я вас видел, – проговорил Бальзамо.

– На главной дороге?

– На главной дороге.

– С конями?

– Вот именно.

– Во время дуэли?

– В ту самую минуту, как принц испустил дух, как я уже имел честь сообщить вам.

– Так вам, должно быть, лет пятьдесят?

– Мне достаточно лет, чтобы я запомнил вас тогда.

Барон откинулся в кресле с таким видом, будто совершенно был сбит с толку. Николь не могла сдержать улыбку.

Однако Андре вместо того, чтобы весело рассмеяться, как ее камеристка, глубоко задумалась, не сводя с Бальзамо глаз.

Можно было подумать, что Бальзамо ждал этой минуты и был к ней готов.

Резким движением поднявшись, он несколько раз окинул девушку горящим взором. Она вздрогнула, как от электрического удара.

Руки ее застыли, голова поникла, она словно против воли улыбнулась незнакомцу, затем прикрыла глаза.

Продолжая стоять, путешественник коснулся ее руки, она снова сильно вздрогнула.

– А вы, мадмуазель, – произнес он, – тоже считаете меня лжецом, потому что я утверждаю, что участвовал в осаде Филипсбурга?

– Нет, сударь, я верю вам, – едва вымолвила Андре, сделав над собой нечеловеческое усилие.

– Выходит, я горожу вздор? – вспылил старый барон. – Ах, извините, вы, сударь, часом не приведенье ли, а может, вы не более, чем тень?

Николь следила за происходившим расширенными от ужаса глазами.

– Как знать! – отвечал Бальзамо с такой важностью, что окончательно сразил камеристку.

– Нет, поговорим серьезно, господин Бальзамо, – снова заговорил барон. Казалось, он полон был решимости внести окончательную ясность в это дело. – Вам ведь должно быть больше, чем тридцать лет, верно? По правде говоря, вы выглядите моложе.

– Сударь! – обратился к нему Бальзамо. – Поверите ли вы мне, если я вам скажу что-то такое, во что и поверить-то трудно?

– Не могу вам ответить на этот вопрос, – насмешливо покачал головой барон, тогда как Андре, напротив, слушала, затаив дыхание. – Должен вас предупредить, что я крайне недоверчив.

– Зачем же в таком случае задавать мне вопрос, если вы сомневаетесь в моей правдивости?

– Ну хорошо, я готов вам поверить. Вы довольны?

– В таком случае, сударь, я могу лишь повторить то, что уже сказал. Я не только видел вас, но и был с вами знаком во время осады Филипсбурга.

– Так вы были тогда ребенком?

– Конечно.

– Вам, должно быть, было не больше пяти лет?

– Нет, сударь, мне тогда был сорок один год.

– Ха-ха-ха! – громко рассмеялся барон.

Николь эхом вторила ему.

– Я говорю совершенно серьезно, сударь, – с важностью произнес Бальзамо, – но вы мне не верите.

– Да как же можно этому верить, помилуйте! Представьте какие-нибудь доказательства!

– Но ведь это же так понятно! – продолжал Бальзамо без тени смущения. – В то время мне был сорок один год, и это правда. Я же не утверждаю, что сейчас перед вами тот же человек, каким я был в то время.

– Ха-ха! Это что-то языческое! – вскричал барон. – Кажется, был какой-то древнегреческий философ, – опять эти подлые философы, они водились во все времена! Так вот, был один древний грек, который не ел бобов, утверждая, что у них есть душа; прямо, как мой сын, который утверждает, что у негров тоже есть душа; кто это выдумал? Его имя.., э-э.., вот черт, как же его звали-то?

– Пифагор, – подсказала Андре.

– Да, да, Пифагор, – подхватил барон. – Когда-то я учился этому у иезуитов. Отец Поре заставлял меня слагать на эту тему латинские вирши, и я соперничал в этом занятии с маленьким Вольтером. Я даже помню, что отец Поре отдавал предпочтение моим стихам… Пифагор, да, да, так его звали.

– Вот видите, а кто вам сказал, что я не, мог быть Пифагором? – очень просто заметил Бальзамов – Не буду отрицать, что вы были Пифагором, – возразил барон, – да только Пифагор не участвовал в осаде Филипсбурга. Во всяком случае, я его там не видел.

– Несомненно, – сказал Бальзамо, – однако вы видели там виконта Жана де Барро, черного мушкетера, не правда ли?

– Да, да, я даже был с ним знаком.., уж он-то не был философом, хотя терпеть не мог бобов и ел их только в самом крайнем случае.

– Вот именно! Прошу вас припомнить, что на следующий день после дуэли господина де Ришелье де Барро находился в траншее рядом с вами.

– Совершенно верно. Как вы, очевидно, помните, черные мушкетеры всю неделю стояли бок о бок с легкими кавалеристами.

– Верно, но что из этого следует?

– Так вот, пули сыпались градом в тот вечер. Де Барро был в грустном настроении, он подошел к вам и попросил щепотку табаку. Вы протянули ему золотую табакерку.

– На ней была изображена женщина!..

– Совершенно верно. Она так и стоит у меня в глазах – блондинка, не так ли?

– Черт возьми! Так! – в растерянности проговорил барон. – А что было дальше?

– Дальше, – продолжал Бальзамо. – в то самое время, когда он нюхал табак, в него угодило ядро, оторвав ему голову, как в свое время господину Бервику.

– Увы, так оно и было! Бедный де Барро!

– Что ж, сударь, вы понимаете теперь, что я не только видел, но и знал вас во времена Филипсбурга? – проговорил Бальзамо. – Я и был тем самым де Барро.

Старый барон отпрянул в страхе или скорее в изумлении. Это развеселило незнакомца.

– Вы, стало быть, колдун? – вскричал барон. – Лет сто назад вас бы сожгли на костре, дорогой мой гость. О Господи, кажется, здесь уже попахивает привидениями, висельниками, – пахнет жареным!