Окрыленные успехом, Эльтон и Греме в 1740 году вернулись в Петербург и развили бурную деятельность, готовясь к большому торговому делу. Через английского посла они вошли в сношения с русским правительством, «испрашивая дозволения на беспрепятственную транзитную торговлю английскими товарами с Персией, через земли русской короны». Такое разрешение ими было получено, а с ним и разрешение начать в Казани строительство нескольких купеческих кораблей, пригодных для хождения и по рекам, и по морю, чтобы на них возить товары в Персию.

Гораздо больше хлопот у Эльтона возникло дома, в Лондоне, где Ост-Индская компания, узнав о появлении конкурента в ее торговле с восточными странами, развернула бешеную деятельность, стремясь задушить этот проект еще в колыбельке. Огромное влияние «ост-индцев», а также немалые деньги, пущенные в дело, затянули решение английских властей. Но остановить Эльтона уже было трудно, и в 1742 году «Компания по торговле с Персией» была утверждена парламентским актом.

Не сумев помешать дома, Ост-Индская компания попробовала взять реванш в России, где у нее имелись давние и надежные связи. В ход были пущены деньги и влияние агентуры при русском дворе, и через давно прикормленных взятками придворных «ост-индцам» удалось «открыть глаза» русскому правительству, которое взглянуло на дело совсем с иной, нежели прежде, стороны. И картинка эта получилась, правду сказать, неприглядной: старую русскую мечту о торговом пути «из варяг в Индию» фактически узурпировал какой-то Эльтон, собиравшийся качать огромные прибыли, нося полные чаши мимо носа русских, платя им лишь за транзит. «Кому следовало» приказано было «вникнуть в это дело поглубже», и у новой компании сразу стали возникать какие-то нелепые проблемы. Постройка судов в Казани была «замешкана под благовидными предлогами», пошли проверки и уточнения, препятствия да «неожиданные затруднения». Эльтон в это время находился в Персии, устраивая тамошние дела компании, а в России продвижение дел застопорилось. Более опытный человек пригласил бы в компанию какого-нибудь влиятельного русского вельможу, который стал бы защищать интересы компании при дворе. При таком способе ведения дело, глядишь, и осталась бы Ост-Индская компания «при пустых хлопотах». Ан нет! Эльтон во всем стал винить партнеров, перессорился с ними, а потом и вовсе организовал свое дело в Персии. Русский консул в Гиляни писал, что Эльтон сумел «понравиться Надир-шаху, к которому, по слухам, и поступил на службу».

* * *

Это было правдой — Эльтон действительно поступил на службу к персидскому шаху, взявшись построить ему несколько европейского типа военных кораблей, рассчитывая на них возить свои товары, коли в Казани постройка судов застопорилась. В России же на это взглянули как на усиление военно-морской мощи соседнего государства, отношения с которым складывались всегда очень непросто. Эльтон вывез в Персию корабельного мастера-англичанина, завел на персидском берегу, в Ленгурте, целое «адмиралтейство»: верфь, парусные и такелажные мастерские. Его партнеры обеспокоились и стали писать в Лондон, прося оказать давление на компаньона. Но Эльтон теперь, даже если бы и захотел, не мог бросить службу у шаха. Подобно многим европейцам, служившим при дворах восточных владык, он попал «в золотую клетку» — был окружен роскошью и почетом, но распоряжаться собою по собственному усмотрению не мог — шах приказал его «удерживать» в Персии. Надир-шах мечтал о покорении туркменских племен, освоении их побережья, постройке в местах, удобных для корабельных стоянок, крепостей, а для этого ему нужен был военный флот.

Деятельность Эльтона наносила огромной силы удар по интересам России: одно дело — пытаться освоить пустынные земли побережья и Каспийского приморья, и совсем другое — отвоевывать все это у персов, имеющих в своем распоряжении первоклассный военный флот и крепости на побережье! Как только до России дошли вести о том, что Эльтон заложил на верфи в Ленгурте первый военный корабль, деятельность организованной им компании была прекращена, а астраханскому губернатору камергеру Ивану Онуфриевичу Брылкину была направлена директива, возлагавшая на него надзор за исполнением секретного приказа: «О сожжении персидских кораблей и других Эльтонова строения мореходных судов и заведенного в Ленгурте адмиралтейства: амбаров, парусных фабрик и всего тому принадлежащего».

Подготовка этой диверсии затянулась на несколько лет. Непосредственным исполнителем ее был назначен мичман Михайло Рогозей. Вся переписка по этому делу велась кодирование, так что многие места донесений не совсем ясны и по сию пору, но в общем-то понять события вокруг «эльтоновского адмиралтейства» вполне возможно.

* * *

Первый и самый мощный удар по детищу англичанина был нанесен с суши, и надо думать, не без участия в этом деле агентов русского консульства в Гиляни. Именно от консулов, из Гиляни, шли в Астрахань сведения о происходящем на верфях и вокруг них. И когда на северо-востоке Персии весной 1751 года вдруг вспыхнуло возмущение племен, которыми командовал бывший правитель Гиляни «мизандорский Асан-хан», первым, на что напали его люди, почему-то оказалось «эльтоновское адмиралтейство» в Ленгурте. Восставшие сожгли верфь, амбары и городок, выросший вокруг них. Самого Эльтона настигли в селении Рушни и убили, но до готовых кораблей добраться не смогли — их увел мастер-англичанин и спрятал где-то на побережье.

Узнав об этом, крейсировавшие в Каспийском море под общей командой мичмана Рогозея гекбот «Санкт-Илья» и шнява «Санкт-Екатерина» вышли на поиск этих кораблей. Сначала они направились к Дербенту, потом к Баку, а потом к берегам провинции Гилянь. Русский консул Данилов и его свита встретили русские суда в одном из персидских портов. От консула Рогозей узнал, что, по слухам, мастер-англичанин угнал суда в устье реки Сефируз и стал там на якорь.

13 сентября «Санкт-Илья» и «Санкт-Екатерина» вышли снова на поиск и через два дня приблизились к устью Сефируз. Осматривая местность в подзорную трубу, мичман обнаружил два корабля, стоявших на якорях за намытой течением косой. Русские суда встали на якоря в трех милях от персидских кораблей. Мичман Рогозей в это время был болен и поручил командовать атакой мичману Илье Токмачеву. К вечеру 17 сентября все было готово: абордажная команда, переодевшись в морских разбойников, уложила запас горючих веществ, ружья и порох в два швербота и налегла на весла. Море было спокойно. Диверсанты, ряженные пиратами, тихонько подплыли к персидским кораблям около 10 часов вечера, когда было уже совсем темно. Забравшись на борт ближайшего судна, Токмачев понял, что все их предосторожности напрасны, — на кораблях никого не было. Но и медлить было не резон, мало ли что могло случиться? Пока его люди раскладывали зажигательные смеси и поливали привезенной нефтью палубы и надстройки персидских кораблей, мичман измерил их для отчета. Оба судна были трехмачтовыми. Одно — длиной в сто английских футов, шириной в двадцать два; другое — девяноста футов, при ширине в двадцать один. На обоих имелись пушечные порты: у первого на двадцать четыре пушки, у другого на восемь. «И те суда я сжег без остатку. Тою же ночью, во втором часу, вернулись мы на наши суда и лодки подняли. За болезнью мичмана Рогозея, а особливо от того, что возвратиться из тех мест до зимы в Астрахань времени уже недоставало, а шнява была неблагонадежна для хождения по морю во время осенних штормов, никуда более не заходя, к Астрахани направились. 24 сентября мичман Рогозей от болезни умре. Которые же унтер-офицеры и иные служители со мною на тех двух лодках ходили корабли персидские жечь, список прилагаю», — так доложил мичман Илья Токмачев в рапорте от 12 октября 1751 года губернатору Ивану Онуфриевичу Брылкину, руководившему всей операцией по уничтожению «эльтоновского адмиралтейства».