- Со мной нельзя просто так. Со мной можно только трахаться, - скривилась в странной улыбке Наташка.

- Ну, как хочешь. Где мне лечь?

- Как всегда, в детской. Там постелено.

Оглоедов выпил глоток чая и ушел в детскую, а Наташка осталась сидеть на кухне. Он долго ворочался, потом встал и вышел на кухню. Наташка сидела и смотрела телевизор, в бутылке было на донышке.

- Давай допьем, - предложил Оглоедов, - а то заснуть не могу.

- Допивай, - спокойно сказала Наташка, не отрываясь от экрана и дымя сигаретой. Он выпил и молча ушел спать. Проворочался еще, наверное, час, пока не услышал, как Наташка пошла ложиться в свою спальню. Тут его сморило, но скоро он проснулся и понял, что ему пора. Он оделся и, не заглядывая к Наташке, тихо открыл дверь. Она защелкнулась за ним. Будить Наташку он не стал. Весь день у него было паршивое настроение. С утра он поехал в автосервис, где у него был знакомый электрик. «Дворники» то работали, то нет, а весенняя погода все время подбрасывала неприятности – то дождь, то снег. И сразу на дорогах от машин летела грязная морось, забивая лобовое стекло. Приходилось часто включать и выключать «дворники», а они переставали работать всегда в самое неподходящее время – на скорости. Он мог влететь в аварию в любой момент. Надо было останавливаться, включая аварийку, и протирать стекло вручную. Пассажиры после второй остановки уходили, хлопнув дверью. Этот дефект оставлял его без денег и без нервов, и он с утра рванул в сервис. Электрик провозился минут десять, но причины неисправности не нашел. Хорошо хоть деньги брать отказался, сказал, чтоб Оглоедов заехал попозже, когда он разгребет очередников и у него будет побольше времени. Серега поехал в какую-то редакцию, где его промурыжили полтора часа, не принимая, так как у них была своя запарка, а приняв, тут же отказали в работе: кризис. Оглоедов поехал домой – на квартиру к Паве – злой и голодный. Батареи еле грели, жрать надо было готовить. Он поджарил остатки колбасы, быстро все сжевал, запивая холодным вчерашним чаем, и понял, что если не поспит хотя бы пару часиков, то уснет за рулем. Проснулся, когда за окнами было уже темно. Значит, везде опоздал. Он чертыхнулся, оделся и пошел заводить «шестерку». Надо «бомбить», денег нет совсем. Бензин тоже на исходе. Улицы были пусты. Наконец ему повезло: какая-то девушка попросила подбросить ее в центр. На вырученные деньги он залил бак бензином, и еще немного осталось. Почему-то захотелось пива. Он купил бутылку и завяленного леща и поехал домой. После пива его опять разморило. И он прилег и задремал. Проснулся от телефонного звонка. Звонила Наташка. Но неожиданно трезвая. Говорила недолго. Всего несколько фраз. Просила его приехать завтра утром к ней. На вопрос Оглоедова: что случилось? – помолчав, ответила: «Завтра сам все поймешь». И вдруг сказала: «Ты меня прости, не держи на меня зла. Я тебя тоже по-своему любила». И у Сереги до боли сжалось сердце. Наташка положила трубку, а он все еще держал свою, не понимая, что же происходит. Потом положил трубку и лег на тахту. Промаявшись несколько минут, он не выдержал и набрал наташкин номер. Ее голосом ответил автоответчик, он попросил: «Наташ, если ты не спишь, возьми трубочку…» Послышались короткие гудки. Он положил трубку и откинулся на подушку. На душе кошки скребли. Надо было что-то делать. Он по привычке досчитал до десяти и начал одеваться. Потом спустился во двор и завел свою «шестерку». Не прогревая, на подсосе, тронулся, чтобы не будить жителей «хрущобы». Стоял апрель, снег уже почти сошел, во всяком случае дороги ночью были сухими, и он летел по пустынной Москве, что называется, с ветерком. Гонка, как всегда, проветрила ему мозги. Он слегка успокоился и решил вернуться. «Только заеду, посмотрю на ее окна и домой», - решил он. Он припарковался на улице, запер машину и прошел во двор. Ее окна были видны только с детской площадки, и он прошел туда. В кухне горел свет. «Зайду», - решил он. Набрав код, он поднялся на лифте на восьмой этаж. Позвонить или постучать? В раздумье он положил руку на ручку двери, и дверь легко подалась внутрь. Открыто. Он просунул голову в проем и тихо позвал: «Наташа!» В ответ ни звука, только где-то в глубине квартиры монотонно негромко бубнил телевизор. Он шагнул в прихожку. Слева в кухне горел свет. Серега быстро нога об ногу скинул ботинки, поискал глазами тапочки, не нашел, тихо чертыхнулся и в носках прошел на кухню. На столе стояла чуть початая бутылка водки, рядом серебряный стаканчик. В пепельнице лежало несколько окурков тонких сигарет, которые курила Наташка. Запах пепла неприятно пропитал маленькую комнатку. Рядом с бутылкой лежал большой лист бумаги с ее крупным корявым почерком. Он пригнулся: «Сережа, извини, что сваливаю это на тебя. В моей смерти прошу никого не винить. Просто больше не могу». Оглоедов быстрым шагом прошел в большую комнату, которая служила ей и спальней, и рабочим кабинетом, и гостиной. Работающий экран телевизора серо освещал смятую разобранную пустую постель. По стульям были разбросаны вещи и одежда. На столе стояла ваза с засохшими цветами. Он бросился в детскую. Там было все прибрано, но пусто. Серега через прихожку вернулся на кухню. И вдруг до него дошло. Он развернулся, в один прыжок очутился у двери в ванную и рванул ее. Наташка лежала в бурой воде. Голова ее слегка подвернулась, но осталась лежать на выгнутой горизонтали ванны. Лицо было неестественно бело, обескровлено, закатившиеся глаза в щелках под веками тускло блестели белками, зубы оскалились между расползшимися губами. На краю раковины лежала полоска стали от безопасной бритвы. Серега бросился к Наташке и приподнял голову. Наташка никак не отреагировала. Он положил голову обратно на край ванны, лихорадочно содрал с себя свитер и рубашку и, сунув руки в эту страшную жидкость, приподнял, нащупав, ее тело. Оно, как и вода, казалось холодным. Оглоедов приподнял тело, при этом наташкина голова упала ему на плечо. Он вытащил ее, развернул и посадил на край ванны. Затем перехватил руками и, помогая коленом, поднял тяжелое безвольное тело на руки. Донеся его до спальни, он быстро положил Наташку в постель и включил свет. Руки ее были раскинуты. Она была в модном, видимо, когда-то ослепительно белом шелковом белье. Но об этом можно было догадаться лишь потому, что белыми остались бретельки, вся остальная ткань пропиталась бурой жидкостью и выглядела отвратительно. Она явно не хотела выглядеть после смерти некрасивой. Казалось бы, какая разница, каким тебя увидят после смерти, но женская природа и тут берет свое. На кисти левой руки сквозь порез чуть сочилась кровь, собираясь в капли. Надо забинтовать. Серега поискал глазами, но ничего подходящего не было. «В кухне есть полотенца», - пришло ему в голову. Он бросился туда и в ящичках кухонного стола обнаружил чистые куски вафельного материала. Вернувшись, он обмотал кисть и туго затянул, потом, мгновение подумав, другим полотенцем стянул предплечье. Что еще? Воды? Он сбегал опять на кухню, набрал воды в чайную кружку и, вернувшись, приложил ее, приподняв голову, ко рту Наташки. Вода, заполнив пространство между сомкнутыми зубами и щеками, потекла с углов раздвинутых губ по подбородку на шею. «Да она ж так задохнется!» - пришла в голову Оглоедову суматошная мысль. Он отбросил кружку и перевернул Наташку ничком, подвернув ее голову, чтобы она не задохнулась теперь от недостатка воздуха. «Врача надо, врача!» - наконец-то дошло до него. И он побежал на кухню звонить в «скорую». Там приняли звонок, уточнили адрес и, сказав: «Ждите, скоро бригада подъедет», - положили трубку. Оглоедов спохватился и снова набрал «03». «А что нужно сделать, пока врачи не приехали?» - спросил он. «Я не знаю, я диспетчер. Сейчас позову врача», - ответил усталый женский голос. Врач скоро подошел и спросил Оглоедова, что он пока сделал. Серега быстро рассказал. «Хорошо, только рану нужно не полотенцем перевязать, а бинтом. И проверьте, не запал ли у нее язык. Положите ее в такое положение, чтобы это было исключено. Мы сейчас подъедем, мы тут рядом», - сказал врач. Серега побежал в спальню. Наташка по-прежнему лежала ничком. Он перевернул ее и попытался открыть ей рот. Зубы были крепко сомкнуты. Он сбегал опять в кухню и схватил нож, но тут же одумался и взял маленькую чайную ложку. Передние зубы находили верхние на нижние, и просунуть ложку не удавалось. Тогда он оттянул щеку и стал просовывать ручку чайной ложки между коренными. Со скрипом в прямом и переносном смысле это ему наконец удалось, и он раздвинул рот. Подсунув ложку другой стороной между коренными зубами, он пальцем нащупал язык. Тот лежал нормально. Подтянув Наташку к изголовью и обложив подушками, он оставил ее в полусидячем положении, и, вытащив ложку, побежал на улицу в машину за аптечкой, где у него был бинт. Только он вытащил аптечку из машины, как подъехала «скорая». Серега вместе с врачом и медсестрой поднялся в квартиру и проводил их в спальню. Эскулап быстро осмотрел Наташку и сказал: «Еще жива. Люда, давай физраствор». Воткнув иголку с физиологическим раствором, он протянул емкость, от которой тянулся прозрачный шланг, медсестре и передал по рации водителю: «Поднимайся с носилками». Серега суетился рядом, пока выносили Наташку, но что сделать еще не знал, а врач сказал, чтобы он не волновался и не мешал работать. Схватив рубашку и свитер и натягивая их на ходу, Оглоедов побежал к своей «шестерке». Он мчал по ночной Москве за «скорой», и в голове его мешались множество мыслей, но в принципе она была пуста. Пуста она была и все то время, пока Наташку заносили в здание больницы, а ему сказали посидеть в приемной. Он сидел уже второй час, выскакивая каждые десять минут на воздух покурить. И чем дольше он сидел, тем ему становилось все страшнее и хуже. Потом наступило что-то вроде оцепенения. И когда он увидел знакомое лицо доктора, который приезжал на «скорой», он не сразу сообразил, откуда он его знает. «Скажите, а как Наташа?» - вспомнил он. Тот непонимающе посмотрел на Оглоедова: «Какая Наташа?»