*

«Здравствуй, рыженькая.

Ты даже представить себе не можешь, как мне приятно получить от тебя весточку в нашем снежном захолустье. Ты говоришь, тебе надоел Таиланд? Подумай вот о чем: в странах золотого миллиарда люди откладывают деньги целый год, чтобы на пару недель приехать в твой кокосовый рай. Я понимаю, что жизнь в пятизвездочных отелях сильно отличается от твоей. Но ведь море и небо одни на всех, а именно за этим они и приезжают из своих неоновых катакомб.

Ты говоришь, жизнь в Таиланде искажена, оттого что приезжие поливают невинных аборигенов ядовитой долларовой жижей, лишая их радостей простого труда. Я уважаю твои взгляды, но попробуй посмотреть на вещи чуть по-другому: эти самые развратители целый год грызут друг другу глотки в своих офисах и конторах, чтобы накопить достаточно ядовитой долларовой жижи. Скорее это их жизнь искажена, иначе зачем бы они приезжали в твой салон, моя радость? Низкие тарифы – да, с этим надо бороться. Но к чему эти вселенские обобщения, которые каждый раз кончаются убийством пятидесяти миллионов человек?

Ты спрашиваешь, как здесь дела. Если коротко, надежда на то, что обступившее со всех сторон коричневое море состоит из шоколада, тает даже у самых закаленных оптимистов. Причем, как остроумно замечает реклама, тает не в руках, а во рту.

В Москве строят небоскребы, съедают тонны суши и вчиняют миллиардные иски. Но этот бум имеет мало отношения к экономике. Просто сюда со всей России стекаются деньги и немного увлажняют здешнюю жизнь перед уходом в офшорное гиперпространство. Помнится, ты говорила, что основное противоречие современной эпохи – противоречие между деньгами и кровью. В Москве его остроту удается сгладить за счет того, что кровь пока еще льется далеко, а деньги всегда у кого-то другого. Но все это до поры до времени.

Здешняя жизнь настолько самобытна и неповторима, что нужен провидец вроде Освальда Шпенглера, чтобы верно ухватить ее суть. С точки зрения Шпенглера, в основе любой культуры лежит некий таинственный принцип, проявляющийся во множестве не связанных между собой феноменов. Например, есть глубокое внутреннее родство между круглой формой монеты и стеной, окружавшей античный город, и так далее. Я думаю, займись Шпенглер современной Россией, его в первую очередь заинтересовал бы тот же вопрос, что и тебя – о местной элите.

Она действительно уникальна. Тебя дезориентировали: еще ни у кого не стало больше денег от того, что они „покрутились“ вокруг этой публики. Денег от такой процедуры может стать только меньше, иначе элита не была бы элитой. В древние времена в Поднебесной любой чиновник стремился принести пользу на всеобщем пути вещей. А тут каждый ставит на этом пути свой шлагбаум, который поднимает только за деньги. И суть здешнего общественного договора заключена именно в таком подъеме шлагбаумов друг перед другом.

Элита здесь делится на две ветви, которые называют „хуй сосаети“ (искаженное „high society“)[11] и „аппарат“ (искаженное „upper rat“)[12]. „Хуй сосаети“ – это бизнес-коммьюнити, пресмыкающееся перед властью, способной закрыть любой бизнес в любой момент, поскольку бизнес здесь неотделим от воровства. А „аппарат“ – это власть, которая кормится откатом, получаемым с бизнеса. Выходит, что первые дают воровать вторым за то, что вторые дают воровать первым. Только подумай о людях, сумевших построиться в это завораживающее каре среди чистого поля. При этом четкой границы между двумя ветвями власти нет – одна плавно перетекает в другую, образуя огромную жирную крысу, поглощенную жадным самообслуживанием. Неужели ты захочешь крутиться вокруг этого чавкающего уробороса? Так называется алхимический символ – кусающая себя за хвост змея, – но в нашем случае здесь проглядывают скорее урологические коннотации.

Реформы, про которые ты слышала, вовсе не что-то новое. Они идут здесь постоянно, сколько я себя помню. Их суть сводится к тому, чтобы из всех возможных вариантов будущего с большим опозданием выбрать самый пошлый. Каждый раз реформы начинаются с заявления, что рыба гниет с головы, затем реформаторы съедают здоровое тело, а гнилая голова плывет дальше. Поэтому все, что было гнилого при Иване Грозном, до сих пор живо, а все, что было здорового пять лет назад, уже сожрано. Здешний „upper rat“ мог бы рисовать на своих знаменах не медведя, а эту рыбью голову. Хотя медведь – тоже остроумный выбор: это международный символ экономической стагнации, к тому же есть выражение „брать на лапу“. У эскимосов насчитывают тридцать слов для описания разных видов снега, а в современном русском – примерно столько же идиом для обозначения дачи взятки должностному лицу.

Но русские все равно любят свою страну, а их писатели и поэты традиционно сравнивают этот порядок с гирей на ноге волшебного исполина – иначе, мол, помчался бы слишком быстро… Ох, не знаю. Уже давно не видно никакого исполина, а только нефтяная труба и висящая на ней крыса, делающая себе мистический автокефальный уроборос. Иногда мне кажется, что единственная цель русского существования – тащить ее по заснеженной пустыне, пытаясь найти в этом геополитический смысл и вдохновить им малые народы.

Если разобрать еще два связанных между собой аспекта местной культуры – строго табуированную лексику, на которой происходит повседневное общение между людьми, и законы, по которым общепринятый уклад жизни является уголовным преступлением (что накладывает на лица всех жителей несмываемую печать греха), – получится краткое описание гештальта, к которому ты собираешься в гости. Вообще этот список можно продолжать бесконечно: в него попадут сейфовые двери квартир, метафизические блокбастеры, в которых добро дает кормиться злу за то, что зло дает кормиться добру, и так далее. Но хватит об этом.

Лучше поделюсь профессиональными наблюдениями о перспективах здешней карьерной девушки („карьерная“ от слова „карьера“, а не „карьер“). Есть одна тюремная игра, которую интеллигенты называют „Робинзон“, а интеллектуалы – „Ultima Thule“. Заключается она в следующем: мужчина садится в бадью с водой таким образом, что над поверхностью оказывается только головка его пениса. Затем он вынимает из спичечного коробка заранее заготовленную муху с оторванными крылышками и выпускает ее на этот маленький островок. Наблюдение за бесцельными блужданиями несчастного насекомого по крайней плоти (отсюда название игры) и составляет суть этого мрачного северного развлечения. Это медитация над безысходностью существования, одиночеством и смертью. Катарсис здесь достигается за счет стимуляции головки члена, которую производит муха, быстро перебирая своими лапками. Существует разновидность этой игры, которую интеллигенты называют „Атлантида“, а интеллектуалы – „Китеж духа“. Но подробности здесь настолько мрачны, что я не стану портить тебе сон, приводя их.

Поверь, сестричка, приехав сюда, ты будешь чувствовать себя бескрылой мухой, блуждающей по островам архипелага, о котором все главное уже сказал человечеству Солженицын. Стоит ли менять твое море и солнце на эту трудную судьбу? Да, денег здесь больше. Но поверь, у здешних обитателей все они уходят на то, чтобы хоть понарошку, хотя бы в героиново-алкогольном дурмане, приблизиться к тому потоку счастья и радости, в котором проходит твоя жизнь.