Екатерина Медичи добавила:

— Тому, кто сможет спасти нашу дражайшую родственницу и поставить ее на ноги, король гарантирует щедрое вознаграждение.

Карл кивнул, соглашаясь со словами матери.

И только двое из числа набившихся в спальню королевы Наваррской, искренне горевали о случившемся. Лесдигьер, стоявший на коленях у изголовья Жанны и держащий ее горячую руку в ладонях, и Шомберг. Он стоял за спиной друга и плакал, размазывая слезы по щекам рукавом камзола.

Парфюмера Рене хорошо знали как во всех уголках Парижа, так и в доме Конде, поэтому, чтобы остаться неузнанным, он плотно закутался в плащ, на глаза глубоко надвинул шляпу, а лицо спрятал под маской. В его планы совсем не входила встреча с Екатериной Медичи, а поэтому он, едва был впущен, сразу же спросил у лакея, не здесь ли находится вдовствующая королева мадам Екатерина. Ему ответили, что король Карл IX и его мать в данное время находятся у постели тяжелобольной Жанны Д'Альбре. Тогда Рене попросил, чтобы позвали г-на Лесдигьера и сказали ему, что его внизу ждет человек в маске, который желает с ним переговорить по одному важному делу.

Слуга, зажав в руке монету, тут же удалился. Минуту спустя он подошел к Лесдигьеру, все еще стоявшему на коленях, и тронул за плечо. Тот обернулся, поднял голову.

— Что тебе? — тихо спросил он.

— Вас хочет видеть один человек, — так же тихо ответил посланец.

— Кто он?

— На его лице маска, я его не знаю.

— Пусть убирается.

— Он велел передать, что у него к вам важное дело, мсье.

— Что ему надо?

— Больше ничего не сказал.

— Где он?

— Внизу, у дверей.

— Ступай. Скажи, что я сейчас спущусь.

Слуга ушел. Лесдигьер переглянулся с Шомбергом и вышел в коридор.

И тут же Екатерина Медичи, не упустившая ни одного движения Лесдигьера, бросила выразительный взгляд на одного из окружавших дворян, слегка кивнув в сторону дверей. Тот попил и тут же исчез вслед за Лесдигьером. Но и Шомберг был начеку, и как только дворянин ушел, он направился за ним. Его ухода в общей сумятице никто не заметил.

Придворный вышел на площадку, и с верхних студеней лестницы увидел Лесдигьера, беседующего внизу с незнакомцем. Он сделал вид, будто эти двое его совершенно не интересуют, и принялся разглядывать картины, висящие на стенах. Те, что внизу, тем временем поднялись по другой лестнице, ведущей в правое крыло здания, прошли по коридору и исчезли в одной из комнат.

Шпион Екатерины поднялся вслед за ними, так же прошел по коридору, приглушая шаги и внимательно прислушиваясь, наконец, остановился у дверей, из-за которых доносились негромкие, но вполне различимые голоса, приник ухом и стал слушать.

Прошла минута, другая, и вдруг кто-то сзади положил ему руку на плечо, да так тяжело, что бедняга чуть не присел.

— Что вам угодно, милостивый государь? — вполголоса спросил дворянин, отнюдь не радостными от такой встречи глазами глядя на Шомберга.

— Что там? — так же негромко спросил Шомберг, тоже приложив ухо к двери.

— Да вы с ума сошли! — вытаращился дворянин.

— Тише, тише, сударь, — произнес Шомберг и поднес палец к губам, — ибо, чего доброго, те, что находятся за дверью, могут услышать, и уж тогда нам не доведется узнать их тайну.

— Я спрашиваю, что вам угодно?

— Мне тоже хочется послушать то, о чем там говорят, а поэтому давайте послушаем вместе: вы у одной половины дверей, а я у другой.

— Кто вы такой, мсье, и почему так нагло себя ведете? Я ведь, кажется, не задевал вас.

— Зато я желаю вас задеть. А зовут меня Шомберг. Вам, судя по отсутствующему выражению лица, очевидно, не знакомо это имя, а значит, вы новенький при дворе. Но так как вы, господин Мидас[10], по-видимому, еще не усвоили всех правил дворцового этикета, то я намерен преподать небольшой урок, который заставит раскаяться в низости вашего поступка.

— Да что вы себе позволяете, в конце концов? Я вас не знаю! Что вам угодно?

— Мне угодно оборвать ваши уши и скормить их собакам. Не поверите, как мои борзые любят жрать человеческие уши.

— Сударь, вы ответите за свои слова!

— Когда угодно, хоть прямо сейчас, к чему откладывать?

— Хорошо, от вас, видно, теперь не отделаешься. Выйдем во двор, здесь нас могут услышать.

— Кто? Те двое, что находятся в этой комнате? Согласен. В таком случае мы пройдем в глубь коридора, там звон оружия будет глуше. А на заступничество королевы-матери и не надейтесь, она сейчас наверняка выходит на улицу вместе с королем.

— Ну что ж, — скрипнул зубами дворянин, с сожалением поглядев на дверь, — раз вы так хотите, я преподам вам урок вежливости, которой так не хватает гугенотам королевы Наваррской.

Они отошли шагов на двадцать и обнажили шпаги. Полминуты спустя Шомберг сделал выпад и проткнул противника насквозь. Тот упал ничком, не издав ни звука. А Шомберг вытер клинок, вложил его в ножны, огляделся по сторонам и, как ни в чем не бывало, отправился по коридору туда, откуда только что пришел. Подойдя к дверям, он еще раз осмотрелся, раскрыл их и вошел в комнату.

Незнакомец вздрогнул и сразу же отвернулся, но Лесдигьер успокоил его движением руки:

— Не бойтесь, это мой друг. Он нем, как могила. При нем вы можете быть вполне откровенны.

Незнакомец повернулся.

— Рене! Парфюмер ее величества королевы-матери! — вскричал пораженный Шомберг.

— А вы — Шомберг, капитан гвардии покойного коннетабля Анна де Монморанси, — спокойно ответил Рене.

— Еще бы нам не знать друг друга, ведь мы с вами не раз встречались и даже, помнится, здоровались за руку.

— Я тоже помню вас. Вы с вашими многочисленными любовницами часто заглядывали ко мне в лавку, чтобы купить украшение. В то время я практиковал ювелирное дело.

— Ей-богу, так и было! — воскликнул Шомберг. — И поскольку мы с вами не враги, господин Рене, то вот вам моя рука от чистого сердца!

И он протянул огромную ладонь.

— Что ж, — ответил Рене, — с удовольствием отвечу на ваш чистосердечный порыв, ибо уверен, что у такого человека, как господин граф, не может быть лживых и вероломных друзей.

И они с улыбками пожали друг другу руки.

— А теперь скажи, чего ради ты пришел сюда? — спросил Лесдигьер. — Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного, — пожал плечами Шомберг, — если не считать того, что ваш разговор от слова и до слова был подслушан, во всяком случае, первая его половина.