class="p1">Будто сто лет назад было: она неспешно бродит по пестрому рынку на площади и высматривает для отеля настоящие сокровища за бесценок. Разговаривает на еще не прижившемся французском с пожилыми европейцами. Тогда она была счастлива.

– А он мне знаешь что сказал? – Аня зло усмехнулась. – Ну и долго ты будешь еще меня разорять? Возвращайся к своим миньончикам.

– Лети в свой сад, голубка, так сказать. Так и что дальше было? – Кыса неловко повернулся и случайно включил посудомойку.

Аня вздохнула: давным-давно все моет руками, уже даже без перчаток. А руки Кысы кажутся молодыми. Он вообще неплохо сохранился. И в придачу теперь брат – хозяин роскошной квартиры в центре Москвы.

– У Гийома пошли нормальные отзывы, гостей стало больше. Я думала о замужестве, о гражданстве! Так все вышло глупо. И стыдно. Когда мои деньги и виза закончились, Гийом купил мне билет под расписку, что я, как прилечу, сразу в «Вестерн Юнион», отправлю ему должок, ну-ну. И вот я в Шереметьево поняла: мне без вас всех так хорошо. А дома этот, приеду – набросится.

– Федя же тебя не бил, – с сомнением сказал Кыса.

– Не бил, но я про другое, – Аннушка раскраснелась, с братом она никогда не обсуждала сексуальную жизнь. – Это ведь еще хуже, лежать, терпеть, изображать там что-то, отсчитывать секунду, запах этот куриный от него.

От неожиданности Кыса прыснул.

– Вот когда курицу вареную разделываешь – так же пахнет. Мне уже начало казаться, что это от меня несет, но с другими нет этой вони. И главное, чего ради? Помнишь, он мне ламбик обещал? А купил только себе, и то «лексус» уродливый, и не новый.

– Классно, – съязвил Кыса, про себя подумав, что Угаренко удавился бы, но обещания такого не дал. – А девок ты кому рожала? Нам всем?

– Не твое дело, – отчеканила Аня и погладила живот, успокаивая еще не рожденного малыша, мол, с ним она так не поступит, – ты все равно не поймешь.

– Ну конечно, куда мне. А жила ты где все это время?

– В Москве, – быстро ответила Аня, решив не рассказывать ни о дешевом отельчике, где прожила четыре месяца, ни о маленькой гостинице в захолустье, которую она пыталась облагородить подержанными вещами с «Авито».

– Шутишь! – воскликнул Ваня с восхищением, с каким обычно смотрят на обаятельных подлецов, которым сходят с рук аферы.

Чай был безвкусным и обжигающим. Брат с сестрой наблюдали за увядающей дымкой над чашками. Иван, похоже, ждал подробностей, но Аня не торопилась сочинять свою московскую жизнь. Теперь ей казалось, что между ней и братом тысячи километров. Будто она до сих пор не вернулась из Парижа.

Можно было, конечно, рассказать правду. Как нашла в Измайлове отельчик две звезды и забилась, как в нору, в номер размером с ванную в квартире Угаренко. Еще не выветрились духи «Мадемуазель Коко», подаренные Гийомом. Рубли и пачечка евро, что Аня вытащила из кошелька Гийома, когда собиралась в Шарль-де-Голль, таяла на глазах. Она старалась как-то пережить, перетерпеть свою французскую неудачу. Вспоминала, что Гийом в постели источал запах французских соленых огурцов. Как он был груб и нетерпелив. Как требовал от Ани немыслимой акробатики, нисколько не заботясь, получает ли она удовольствие. Но всякий раз сердился, если после секса Аннет не выражала ему восхищения и признательности.

Аня гуляла поздними вечерами, старалась настроиться на возвращение в семью. Но тут же вспоминала свои мечты о красивой жизни с настоящим бизнесменом и с досадой впивалась ногтями в ладони. Сколько же она не делала маникюр? Некогда ухоженные ногти превратились в бледные лопатки.

А потом к ней в номер постучал веселый молодой ремонтник. Он смотрел на нее как на иностранку, с восхищением. Она нарочито путала слова и кокетливо переходила на французский, точно так, как ранее поступала во Франции с русским языком, надеясь удержать экзотикой Гийома.

Близость случилась внезапно, стихийно. Через десять минут после того, как была заменена лампочка в болезненной люстре. И это было непохоже на все, что Аня чувствовала раньше. В объятиях парня она ощущала себя жемчужиной в нежнейшей раковине. Она наконец поняла, что у нее есть живое женское тело – чувствилище. В эту ночь все переменилось. Дениска прибегал к ней при первой возможности, хоть на полчаса, хоть на целую ночь. И никакой Париж не мог соревноваться с молодой широкой грудью, где крепко и мерно билось мужское сердце.

Сначала Аня считала связь с Дениской продолжением курортного романа, но само присутствие его делало возвращение к Угаренко невозможным. Аня коротала дни в ожидании своего мужчины. Изредка звонила на домашний, но говорила меньше минуты, мол, международная связь, дорого. Пытались оформиться мысли о разводе, объясниться бы по-человечески, девчонок забрать. Но перед глазами тут же возникала юная Нюкта с острыми лопатками, кожей, нетронутой временем, странным лунным отблеском в глазах. Копия матери, какой она была лет пятнадцать назад. Вот кто хорошо бы смотрелся с Дениской. Стоит Нюкте появиться в Аниной жизни, как женское ее счастье тут же закончится. От этих мыслей Аня чахла, а ночами ей снилось, как Нюкта скачет на подушке, выкрикивая: «Дениска! Дениска! Дениска!»

Нет, пусть уж девчонки остаются с отцом. Тем более Федя не какой-то там изверг, он на Аню руки не поднимал никогда, хотя она и любила говорить обратное, чтобы ее жалели и не осуждали. У них с Дениской даже получилась сладостная игра, когда Аня показывала якобы местечки полученных от мужа синяков, а Дениска ласкал и целовал туда. Он-то, простая душа, сразу поверил, что Угаренко чудовище. Все порывался ехать разбираться, но Аня его всякий раз удерживала, крепко обнимала и вела в постель.

Но даже новость о том, что она не вернется, Угаренко принял стойко. Так ей показалось тогда по телефону.

– Надо мать собрать, – наконец сказала Аня.

– Ну, давай тогда, ты в женском лучше понимаешь, – сказал Иван, хлопнул себя по коленям и, шаркая, ушел к себе.

Аня обошла квартиру. Господи, почтенная жилплощадь Петровских в сталинке стоит дороже, чем вся гостиничка, которую они с Дениской устроили из двух квартир обычной хрущевки. Раньше думала про родительскую квартиру: старье, нафталин, а теперь она казалась Ане невероятной роскошью. Вот бы ее продать, раз уж сто двадцать квадратов Угаренко отойдут девчонкам. Все честно. Это ее отступные.

Опытным взглядом администратора Аня подметила все поломки и недочеты материнской квартиры: поцарапана стена, шатается стол, светильник без лампочки, вздулся паркет. В книжном шкафу бардак, надо бы расставить все тома и проверить, нет ли внутри каких заначек. Зеркало на трюмо серое, пыль, наверное, год не вытирали. А ведь это все раритеты. Аня представила было, как забирает эту мебель себе в съемную квартиру, а потом решила, что лучше они с Дениской заживут среди этой мебели в родительских хоромах. Посидела на кушетке перед трюмо, потом принялась открывать поочередно маленькие, как в библиотечной картотеке, ящички. Внутри старые фотографии, рецепты на лекарства, мелочь, в одном наплевано косточек от вишни. Аня брезгливо поморщилась.

На глаза попалась мамина цепочка, запутавшаяся в иголках расчески. Аня, не задумываясь, убрала ее себе в карман. Брату-то она зачем! Под подсвечником, который перевернула посмотреть, нет ли на нем пробы, нашлись сережки и крестик. На мгновение задумалась, быстро приложила висюльки к ушам, но смотреться в зеркало не стала, отправила в карман к цепочке, а крестик положила на видное место, не забыть бы подобрать для него шнурок.

Потом надо будет здесь все хорошенько осмотреть, у мамы всегда было много ценных вещей. А сейчас, пожалуй, пора сосредоточиться на одежде для похорон.

Пузатый шкаф скрипнул тяжелыми дверьми. Анна даже охнула от такого количества шмоток. Одних только бежевых пиджаков было три штуки. И мама любила насыщенный зеленый. Анна по очереди выуживала плечики с изумрудными сарафанами и блузками, прикладывала к большому своему животу и вешала на место. «Вряд ли так похудею. А впрочем, почему бы и нет». Расхрабрившись, Аня решила забрать весь мамин гардероб. Похоронить можно в том, что сама точно не наденет, вот в этом блеклом… Анна вытянула из плотного трикотажного ряда землистого цвета платье. Улыбнулась и понесла показывать находку брату.

– Вот это, – Анна взмахнула вешалкой, точно продавщица с рынка.

Кыса от ее выбора поморщился.

– Ты головой ударилась?

– Ну, что не так?

– Не помню, чтобы она носила этот балахон.

– А кто носил тогда? Ты? – съехидничала Анна.

– Оно не слишком… – Ваня подбирал слова. – Простенькое?

– А какая теперь разница?

– Не знаю. Может, стоило что-то понаряднее, в этом только мусор выносить.

– Я тебя умоляю. Красивый цвет кофе с молоком, и удобно надевать будет, – перевернула платье, ткнув пальцем в длинную молнию.

– Ладно, как знаешь, – согласился Иван. – А с деньгами что?

– А что с ними?

– Ой, пожалуйста,