города, что, мало того, когда к вечеру ни от одного из постов не было получено сведений о бежавшем волке, о побеге объявили по местному радио и телевидению:

«Товарищи, сегодня утром из приехавшего в наш город на гастроли зоопарка бежал волк. Просим вас, кто видел волка на улицах нашего города, — где и в какое время суток, — сообщить в ближайшее отделение милиции».

Откуда Трехпалому было знать, что весь город объявил ему войну. Что на ночь были назначены дополнительные милицейские патрули, которые со всей серьезностью возложенных на них задач навешивали на бока пистолеты. Полуторамиллионный город словно оказался на осадном положении. И угрожал ему волк, бежавший из гастролирующего зоопарка.

Даже собирающийся на пенсию добродушный прапорщик местного гарнизона Маликов, который был еще и внештатным корреспондентом вечерней газеты и который однажды удивил своих коллег по перу тем, что, сдавая очередные фотографии ответственному секретарю редакции, на реплику того, что нужно обрезать края снимков, поспешно кивнул: «Сейчас, сейчас, разумеется!» — и тут же вытащил из кобуры, висевшей на боку… ножницы. Так вот — даже прапорщик Маликов впервые за многие годы в кобуру вместо ножниц вложил пистолет.

Весь день Трехпалого трясло. Но особых происшествий не произошло. Если не считать того, что два раза в дыру с разрешения сторожа стройки пролезали похожие на Плюгавого, такие же синеносые и обтрепанные мужички. Вместе со сторожем прятались в одном из подъездов.

— Волк, говорят, бежал, — гнусил один из них, срывая с бутылки пробку. — В очереди слышал сейчас.

— Вот поймать, вознаграждение…

— Не, лучше прикончить. Шкуру содрать. Переждать, а там — нате, мол, на охоте добыл. Пять красненьких.

— Да!..Пять красненьких!

Потом наступила ночь. Но улицы не пустели. Несколько раз Трехпалый подкрадывался к дыре, но каждый раз его загоняли обратно то фары машин, то одинокие парочки, то грохот внезапных трамваев.

Совсем затихло только перед рассветом. Трехпалый наконец решился выбраться на улицу. Торопливо и осторожно зарысил вдоль забора.

Угол. Здесь дома были поменьше. Но дальше на пригорке тянулись к небу какие-то башни, трубы, дымы; полыхали огромные костры, противно воняло, свистело. И Трехпалый повернул в обратную сторону, где молчаливо и плотно темнели дома.

Сначала он панически забивался от редких машин во дворы, под заборы, но потом освоился, шел увереннее, заранее прячась от машин под деревьями. До рассвета нужно было уйти из города. Но город не кончался. Трехпалый не подозревал, что забирался в него все глубже, что на рассвете, глядя в испуге на те вонючие и шумные трубы, он был всего ближе к заветной цели — за огнями и шипящими трубами, а это был круглосуточно работающий нефтеперерабатывающий завод, начинались поля, а дальше — лес. Он же, обманувшись ложной тишиной жилых кварталов, стал забираться в центр почти полуторамиллионного города. Если бы он шел по прямой, то и так до утра бы успел пересечь город. Правда, там улицы спускались к реке, но за рекой был большой лес. Трехпалый же сильно кружил, путал: не было запаха, за который можно было бы зацепиться, и выбирал путь в зависимости от того, куда загоняла его очередная, противно шуршащая, с двумя огнями во лбу, машина или прохожий.

Наконец Трехпалый выбрался на какой-то большой проспект. Рассвет летом наступает рано, но город был еще пуст, и Трехпалый, зная, что у него остается все меньше шансов на спасение, понесся по проспекту широкими, стремительными рывками — под сенью тянущихся вдоль него рядов лип. Под ними было как-то спокойнее.

Завидев встречную машину, он уже не бросался от нее в ужасе, а ложился в кустарнике, под липами, тем более, что если он даже иногда не успевал сделать этого, машины спокойно проносились мимо: скорее всего они принимали его за собаку.

Но вот зазвенели первые трамваи, на улицах появились люди с метлами, и все, как один, принялись скрести ими землю. С каждой минутой людей на улицах становилось все больше.

Трехпалый снова заметался. Уже несколько человек в испуге шарахались от него, один пытался задавить машиной.

Трехпалый не знал, что до конца города ему осталось бежать всего минут десять — если, несмотря ни на что, мчаться дальше по проспекту. Инстинктивно он даже, кажется, чувствовал это.

Но ему мешали уйти. Каждый считал своим долгом остановить его. Трехпалый не знал, что все, кто видел его, бежали к стеклянным желтым будкам на углах улиц и звонили в милицию. Перед усталым седым человеком со шрамом через весь лоб висела большая светящаяся карта города, и он помечал на ней местонахождение волка.

«Совсем недалеко от окраины», — думал капитан, не мало повидавший в своей жизни. Увидев его немного позже, у сарая, в который его загонят, Трехпалый на мгновенье удивится: «Неужели по человеку тоже стреляли из железной палки, из которой вылетает огонь? Но кто?» Трехпалый не подозревал, что люди сажают в клетки не только зверей, но и друг друга, и охотятся не только на волков, но и тоже друг на друга, и что, когда много людей охотятся друг на друга, это называется войной.

«Пожалуй, уйдет… А может, и лучше, если уйдет, — думал капитан. — Меньше хлопот, и никого не тронет. Пусть бы себе спокойно ушел в лес».

Но вот еще один звонок, захлебывающийся от гордости и восторга:

— Загнали в сарай. Приезжайте!.. Смотрю, несется по двору. А я как раз машину мыл. Ну, за ним. Он на улицу. Здорово чешет. Клычищи. Догоняю. Ну, думаю, сейчас задавлю. А он из стороны в сторону. А деться некуда— кругом люди. Во двор. А двор оказался глухим. Мы за ним, человек тридцать. Ему ничего не оставалось, как в сарай, в гараж. Закрыли…

— Ждите, сейчас приедем, — сказал седой усталый человек со шрамом устало и холодно. Ему почему-то был неприятен захлебывающийся восторг того, в телефонной будке. Ему почему-то хотелось, чтобы волк ушел из города.

— Запишите мою фамилию, — продолжал ликующий голос в трубке.

— Спасибо вам! А фамилия ваша нам не нужна, — сказал капитан почти уже раздраженно.

— Ну я же его загнал. Остальные мне только помогали. Они просто так, свидетели, что ли. Ежели бы не я, он бы ушел.

— Спасибо! Сейчас приедем. Скажите, чтобы волка не били, его нужно вернуть в зоопарк.

— Вы фамилию-то мою все-таки запишите, а то здесь народу полно. Как вы меня узнаете. А потом, может, в газету нужно будет. Вас спросят, кто поймал, а вы и ответить не сможете.

Седой усталый капитан со шрамом поморщился.

— Записываю, — он вспомнил, что вчера раза