Между тем наступила ненастная погода; началась весенняя распутица, передвижение обозов и пушек затруднилось, лошади падали от бескормицы. Ермолов счел необходимым приостановить экспедицию до более благоприятного времени, и войска, возвратившись за Терек, были расположены на отдых по казачьим станицам.

Грозная экспедиция Ермолова оказала свое действие. Мятеж в Чечне, правда, еще держался, но от пророка многие уже отступились. Посланные к лезгинам просить помощи привезли одни обещания. Так прошло с лишком два месяца. Войска отдыхали в привольных станицах; чеченцы находились в крайнем напряжении, изо дня в день ожидая внезапного вторжения русских, – и падали духом. И когда в апреле, перед Страстной неделей, Ермолов перешел за Сунжу, чтобы проложить за ней кратчайшие дороги и вырубить леса, с которыми не успел еще покончить Греков, он уже не встретил препятствия. Посреди работ тихо и незаметно наступило Светлое Христово воскресенье. Войска встретили его в Алхан-Юрте, среди боевой обстановки; все поднялись с полночи, но каждый помолился сам по себе. Днем в лагерь приезжала депутация от дворян Кизлярского уезда вместе со своим предводителем и в знак уважения к храбрым войскам предложила офицерам обед; солдатам же еще накануне доставлены были из Кизляра обильные порции вина и мяса.

Окончился праздник, и Ермолов снова приступил к работам, вызвавшим в чеченцах уже последние попытки к сопротивлению. Широкие просеки проложены были за Сунжей от Алхан-Юрта, одна – до Гехи, другая – до Урус-Мартана. В последнем жители вздумали было защищаться, но рота тифлисских гренадер и три роты апшеронцев взяли его приступом. Урус-Мартан истреблен был вторично, и на этот раз не были даже пощажены великолепные сады его и самые деревья срублены под корень. Гул пушечных выстрелов вызвал окрестных жителей на помощь к аулу, но казаки и мирные чеченцы заняли дороги, и шайки, пробиравшиеся густыми лесами, везде натыкались на заставы. Тем не менее, когда отряд, покончив работу, отошел назад, вся конница, под начальством Петрова, отправлена была опять к развалинам Урус-Мартана, так как до Ермолова дошел слух, что в нем намерен был собраться неприятель. Казаки действительно застали здесь значительные силы, и 27 апреля выдержали жаркое дело. При отступлении чеченцы несколько раз преграждали им путь, но ничто, по словам самого Ермолова, не могло превзойти в храбрости казаков Моздокского полка и семейного войска: они то спешивались, то дрались на конях, смело бросаясь в шашки, и повсюду сбивали горцев. Главный отряд между тем без выстрела пошел до Алхан-Юрта, и отсюда конницу из мирных чеченцев Ермолов распустил по домам для празднования Байрама. «Она служила отлично, – говорит он, – и загладила свою вину, когда в экспедиции полковника Сорочана бежала из боя, покинув наших казаков».

Небольшой отдых – и затем опять усиленные работы. Со 2 мая приступлено было к расчистке старых просек на Герменчугскую, Теплинскую и Шалинскую поляны. Последняя досталась нам, однако, не без упорного боя. Когда, при сильной перестрелке, лес был пройден, чеченцы бросились в шашки на егерскую роту; к счастью, на помощь к ней подоспели линейцы, и часть казаков, спешившись, дралась наравне с пехотой. Герменчугцы также готовились к сопротивлению и разослали гонцов просить у соседей помощи. Старшины их, впрочем, явились к Ермолову и настойчиво старались отклонить его от проложения дороги, говоря, что без этого не могут ручаться за спокойствие жителей. Но Ермолов знал, что всякая уступка и даже колебание будут приняты за робость или недостаток сил – и работа закипела с еще большей энергией. Войска рубили просеку, а герменчугцы, успевшие укрыть свои семьи, стояли в числе шести-или семисот человек под ружьем у самого входа в селение. Перестрелки, однако же, не было. В ужасном беспокойстве находились чеченцы, когда увидели, что направление дороги пошло через те самые места, где укрыты были их семьи. «Не был покоен и я, – рассказывает Ермолов, – в лесу трудно было следить за солдатами, а между тем малейший беспорядок – и чеченцы ринулись бы в бой на защиту семей». По счастью, войска вели себя безукоризненно; не было ни одного случая насилия, обиды или грабежа. Рассыпанные по лесу солдаты смотрели друг за другом и, находя женщин, детей и имущество, приставляли к ним караулы. Великодушие сломило наконец упорство чеченцев. На следующий день все семьи возвратились в дома, и жители сами просили, чтобы войска охраняли их от показавшихся в окрестностях мичиковцев, которых они же сами призвали на помощь. Еще два дня продолжались работы при беспрерывной перестрелке, но уже с мичиковцами; ширванская рота ходила даже в штыки и имела упорную рукопашную схватку. 18 мая были окончены все работы, предположенные Ермоловым, и войска возвратились в Грозную. Военные действия затихли, только пятьсот гребенских и моздокских казаков еще раз скрытно собрались в Науре и, под командой своих командиров Петрова и Ефимовича, сделали весьма удачный набег за Сунжу к Даут-Мартану, откуда возвратились с добычей. Это было последнее наказание чеченцев. Бунт, державшийся так долго, угас окончательно, и, пока не заросли просеки, изрезавшие Чечню по всем направлениям, общий мятеж ее был уже невозможен.

Ермолов отдал полную справедливость всем войскам, участвовавшим в этих походах.

«Труды их, – говорит он в приказе, – были постоянны, ибо надлежало ежедневно или быть с топором на работе, или с ружьем для охраны рабочих. К подобным усилиям, без ропота, может возбуждать одна привязанность к своим начальникам, и сия справедливость принадлежит господам офицерам».

Мысль замечательная, показывающая, с какой глубиной Ермолов понимал значение солдатской любви и как много он на ней основывал.

Но особенное уважение его в этих походах приобрели линейные казаки, о которых он некогда отзывался с такой резкостью. «Прежде, – говорит он, – видал я их небольшими частями и не так близко, но теперь могу судить и о храбрости их, и о их предприимчивости. Конечно, из всех многоразличных казаков в России – нет им подобных».

«Я не видал, – говорит он в другом месте, – ни одного казака, стрелявшего попусту; ни одного, едущего под сильным огнем неприятеля иначе, как малым шагом. Смею думать, что это не самое легкое и в регулярной коннице…»

Солдаты, со своей стороны, отметили этот поход, как отмечали все крупнейшие события кавказской жизни, простой солдатской песней, навсегда закрепившей в сердцах их память и о любимом вожде, и о его походах. Вот эта песня, которую и поныне можно услышать от старых кавказцев:

Роль Ермолова в Чечне была окончена. Он возвратился в Тифлис, а вскоре ему суждено было оставить Кавказ навсегда.