На последок она отошла на шаг, вытерла слезы, потом подошла, и глядя глаза в глаза с пятнадцати сантиметров, как ему показалось, очами взрослого человека, тихо произнесла:

– Лешечка… – это все временно, и это сейчас ты такой, а скоро станешь, как ребеночек… Вот увидишь…, вот увидишь…, и ты меня удочеришь… – правда?!..

– Ну не знаю…, еслиии бабушка не будет против, да и вообще… Господи! Как такое может быть?!..

– Вот увидишь все будет хорошо…, только не пропадай больше никуда…, пожааалуйста… – Что можно ответить ребенку, которого заочно любишь, которому нельзя признаться, что ты его отец, но который, что бы ты не говорил, уверен – именно ты и есть папа! Что можно сказать этому человеку, только что случайно разорвавшему тебе сердце, понимая что у вас нет будущего, и прежде всего потому, что ты не можешь оправдать его надежды! Неее мооо – жееешь!!!..

* * *

… В течении нескольких дней «Солдат» не мог прейти в себя после прощания с дочкой. Он ушел в лес и несколько часов бродил, не зная, как найти выход из жизненного тупика. Все, что накопилось за эти годы, превратилось в два потока, и вырвалось наружу ручейками слез. Он рыдал в одиночестве, в одиночество и уходя, он обрекал себя на это ради дочери, ее же и покидая. И получалось так, что жертвуя собой ради нее, «Солдат» приносил в жертву и их чувства, и их взаимно притягивающую силу, и все, что сейчас могло составить его жизнь и их семью!

Он спрашивал сам себя: «Кому это надо?!» – и сам же отвечал, что и ей тоже, но понять это в состоянии лишь он один, осознавая, что только он имеет право на принятие такого решения.

Две мысли: первая, что он…, именно он сам, во всем виноват; вторая, звучавшая, как одно слово «НА ВСЕГДА» – убивали…

… Доверенный человек – работник Мосгорсуда, сообщил уже и о дне, и о часе, и даже о каких-то грандиозных подготовках в суде, точнее он сказать не может, но слышал о чем-то буквально не бывалом, будто будет масса камер, журналистов и так далее…

У Алексея оставалось только одно дело – добраться до отца Иоанна. Почему-то хотелось исповеди и, как он говорил несколько лет назад, благословления.

Священник нашелся, как не странно, на той же самой скамеечке и опять начал с того же:

– Вот так вот, вот так вот – стоит вам захотеть появиться, как меня Промысел Божий, выталкивает на эту вот скамью – чуд-нооо! Здравствуй, здравствуй!..

– Добрый день, отче! Чудного действительно много…

– И с чем на сей раз?…

– Даже не знаю, так тяжело и не подъемно… – ухожу я батюшка…, ухожу из этой жизни…

– Что за…

– Ну, не это… – сдаваться иду…, меня ведь уже судят…

– Я видел о тебе…, все знаю…, и легко тебе не будет…, а кажется никогда и не было… Дааа…, стезя у тебя, сын мой, стезяяя…, но радуйся – здесь расплата, здесь в том и милость Божия для тебя…

– Да я то уже… – что о пустом-то… Дочка вот… ох, отче, сил нет…, до суда дойти бы, еще чуть и опять сбегу, ведь сам себя заточаю, иии… Уф…, кажется навсегда…

– На все воля Божия! В успокоение твое скажу, что многие о тебе молится будут, ой многие, и не так просто, но сердцем, а значит Господь услышит. А вот в чем любовь Его к тебе выльется, то нам не ведомо, может в прозрении, может в легкости перенесения невзгод, может в надежде, может в прозорливости, может в кресте каком особом, а может и в силе веры… – всяк может быть. Но я и о твоем земном молить буду. Не жди легкого, но душу раскрой…, тяжко тебе будет…, ой тяжко, но Господь в такие моменты чуть ли не обнимает нас! Раскрой и свои объятия и узришь иной смысл – он и есть настоящий, а узрев, старайся всеми силами запомнить и не выпускай! Так и осилишь, а мы уж и с Татьяной, и с Элеонорой, по нашему – то она Валерия, о тебе молиться будем…

– Благословите отче упыря…

– Тебе до упыря, то же мне…, ты убийца…

– Да, да… помню – «убивают все»…

– Ну себя то почитай каждый, а это в некотором роде самоубийство… А сколько уж деточек своих не рожденных, а это не постороннего… Дааа… Спасаться нииикто не хочет, а в тебе это видно, потому и идешь, гордыню свою закладывать… Страшный…, смертный грех – ужасное деяние убийство, ужасное! Ну так ведь безгрешных нет, и многие смертно грешат, даже не убивая, и почти никто не кается…, а ты вот он, пред Богом, ничтожность свою признавая на коленях распластавшись… Молись, молись, сын мой, Господь с тобой…, благословляю…

– Спасибо, батюшка…

– Говори уж теперь: «СпасиБог» – ибо это и есть современное это «спасибо»…

– Хорошо… СпасиБог тебя, отче!..

– И вот еще что, маленькая аллегория – пригодится. Как облегчение на душе почувствуешь, так одна проблема вон – благодари Господа за милость, а не собой гордись! Не копи их и не старайся избежать или еще хуже спрятать. Они ведь как уголья, которые и выбросить нельзя, и спрятать – выбросишь все сгорит, что годами создавал, а спрятать только в складках своей жизни, как в одежде можно, но спрятав… прожжет она, проблема эта, ткань твоего духовного бытия, какой бы толстой не была… Вот так вот постепенно в решето и превратится, а после и вечное в тебе жечь станет, стало быть саму душу. А ведь их, чем дольше стезя, тем больше… Грех, он ведь проблема, и грехом будет, пока не раскаян…

– И что ж делать то?…

– Тушить, тушить, хочешь молитвами, хочешь постом, но однозначно в покаянии искуплением, иначе от боли, страха, не понимания и жажды страстей своих, обозлишься… Пусть уж руки в язвах, чем душа в прогалах, и как в геенне огненной углями еще при жизни облеплена…, а пойду-ка я, дорогой мой, тебя провожу… Когда тебе в казенный дом то?… Завтра?! Вот за мной заскочишь и пойдем…

– Не получится нам вместе, я так сказать, по-своему, с причудами – доверяй, но не плошай!..

– В Провидение Господне верить надобно!..

– Дааа…, только прежде научиться этому придется…

– Твоя правда… Тогда…, тогда Бог с тобой…, а я ж все одно приду, пускай попробуют не пустить, что б тебя и молитвой, и присутствием своим поддержать… Храни тебя Бог, раб Божий Алексий… – Последние слова священник уже говорил, благословляя удаляющегося мужчину, тот казался невозмутимым, уходя уверенными шагами и спокойной неторопливой походкой, что навело отца Иоанна на мысль: «Ну на эшафот то так не подымаются, значит Господь смилуется»…

… Вчера «Солдат» лег спать, с ощущением еще не полностью решившегося на поступок человека, но с убеждением, что осуществит задуманное. Сон обрушился мгновенно, и именно расплющил до самого утра, так как проснулся он в той же позе, что и засыпал.