пройдя сквозь её безжалостные горнила, трудно сохранить былой взгляд на вещи и остаться слепым безмятежным дурнем — таким, как прежде…

— Все же ты сумел остаться самим собой, а это — главное, — негромко заметил волшебник, будто угадав мысли спутника, и Гэдж поймал на себе его быстрый взгляд, исполненный прежнего, такого знакомого орку доброжелательного лукавства. — Ну-ка посмотри, что это там виднеется?

Гэдж пригляделся.

Дождь, шедший утром, давно закончился, но над болотами уныло кисла серая хмарь — и вдруг тучи на краю неба загадочным образом поредели, на секунду лопнули, разошлись, и в проталину прорвался яркий и острый, как спица, солнечный луч, высветлил раскинувшуюся вокруг серую пустыню, заиграл над туманом жизнерадостной радугой. И прилипающая к земле болотная мгла испуганно разлезлась клочьями, осела, расползлась в стороны, словно убоявшись солнца и света…

— Что это? — пробормотал Гэдж: чуть поодаль на востоке видна была темная полоса, пересекающая болота. — Гать?

— Она самая.

— Сколько до неё, как ты думаешь?

— Ярдов пятьсот… А может, и больше — болотный туман искажает расстояния.

— В эту трясину и в засуху-то опасно сунуться, а сейчас, после осенних дождей… мы не дойдем.

— Надо рискнуть, Гэдж, другого пути все равно нет.

Топориком, найденным в хижине Шмыра, они срубили в сосняке по крепкой слеге и спустились к болотам, к черной, подернутой ржавой патиной густой воде. «Я пойду первым, — сказал Гэндальф, бросив на орка оценивающий взгляд, и, пресекая все вялые попытки Гэджа возразить, спокойно пояснил: — Если я́ провалюсь в трясину, ты сумеешь меня вытащить, Гэдж, а вот если провалишься ты — нас обоих ничто не спасет». И орк не решился этого отрицать…

Они шли медленно, друг за другом, след в след, Гэндальф — впереди, Гэдж — за ним. Почва, сразу у берега плотная и пружинистая, вскоре стала расползаться под ногами подобно жидкой овсяной каше; прежде, чем сделать шаг, волшебник два-три раза пробовал слегой твердость кочки перед собой. Над болотом душно висел сырой, стоялый воздух, в тумане неподалеку кто-то отрывисто рыгал временами, но ни «гуулы», ни прочая местная живность на глаза не показывалась — видимо, странная шмырова мазь их действительно настораживала. Все же пару раз орку примерещились неясные серые силуэты, мелькнувшие и тут же растаявшие в тумане; после этого он сказал себе, что не стоит лишний раз глазеть по сторонам. Однообразная нескончаемая трясина представлялась Гэджу живым существом: из тумана слышалось её тяжелое, медленное, хрипящее и булькающее дыхание, и по́ры её бесформенного тела испускали на поверхность миазмы ядовитых испарений, а тут и там порой вздувались болотные пузыри — огромные, перламутрово-тусклые, похожие на бельмастые глаза: болото судорожно выпячивало зенки, чтобы получше разглядеть явившихся в его владения незваных пришельцев. И, будто не выдержав этого жалкого зрелища, глаза лопались, истекая гноем…

Пройденную тропу Гэндальф отмечал прутиками-вехами, наломанными на островке, и это было правильное решение: порой ноги опасно повисали в зыбкой пустоте, не находя опоры, и тогда приходилось возвращаться обратно и искать другой путь в обход разверзающихся на пути топких ям. Нащупывая под слоем мха относительную твердь, путники выбирались обратно на тропу — и несколько минут отдыхали, угрюмо глядя друг на друга, в негласном союзе думая об одном: как бы не потерять в седой болотной мари верное направление. Время вновь остановилось, и беглецы потерялись в нем, как песчинки на морском дне: проходили мимо минуты, часы, годы, века и тысячелетия, а вокруг все так же равнодушно простиралась трясина, жила своей неразгаданной жизнью, шипела и чавкала, таращила надувающиеся и опадающие глаза; и бесформенные клочья тумана все так же неприкаянно мреяли над стеклянистой водой, словно сонмище заблудившихся призраков, тысячу лет назад изгнанных из башен и подвалов родового замка…

Тем не менее медленно, но верно гать приближалась. День давно перевалил за середину, и солнце — едва заметное мутное пятно за кисеей тумана — начинало клониться к закату, когда беглецы наконец оставили позади взбухающую топь и вступили на спасительный деревянный настил — и, изнемогая от усталости, повалились на мшистые бревна. Болотная дорога выходила из тумана и уходила в туман, словно подвешенная в пустоте — но все же даровала главную ценность и отраду последних часов: ощущение твердой почвы под ногами.

Увы, долго рассиживать на месте не приходилось — путь предстоял еще неблизкий. Гать в обе стороны представлялась пустынной, но задерживаться здесь было опасно: в любой момент туда-сюда мог пройти обоз или, хуже того, сторожевой патруль, «глаза и уши» затаившегося в кольце болот многоглавого монстра. Ни сойти с дороги, ни скрыться, подобно «гуулам», под непроглядной завесой болотной мглы беглецы не сумели бы.

— Нельзя здесь оставаться. Надо идти, — пробормотал Гэндальф; он сидел на краю настила и, стянув с ног кожаные шмыровы сапоги, отжимал полотняные обмотки, насквозь промокшие при путешествии через топь. — Устал, Гэдж? Ничего, осталось недалеко.

Устал — не то слово; Гэджу казалось, что тело его превратилось в мешок, набитый камнями, угловатый и неподъемный, и волочить его дальше и дальше по разбитой болотной дороге было делом поистине мучительным…

— Как ты думаешь, — хрипло спросил он, — если там, в Замке, знают, куда мы ушли, то… они прекратят погоню, или нет? Может быть, там считают, что мы уже мертвы? Что эта… Хозяйка… нас благополучно сожрала, а? Там, в подземелье?

— Я не знаю, Гэдж, — чуть помедлив, отозвался Гэндальф, — может статься и так. Но на ту вспышку Силы, к которой мне пришлось прибегнуть, чтобы справиться с Хозяйкой, Саурон не мог не обратить внимания. А уж какие выводы он из этого обстоятельства сделал, ведомо сейчас только ему самому… Во всяком случае, нам стоит поторопиться — только за границей болот мы сможем почувствовать себя более-менее в безопасности. Идем.

Они поднялись и побрели — вперед, в сторону леса, по настилу из бревен, тяжело колыхающихся под ногами; кое-где лесины отошли друг от друга, и в открывшихся прорехах поблескивала вода, так что надо было внимательно смотреть, куда ставишь ногу, один неверный шаг — и ничего не стоило угодить в настороженную ловушку. В довершение неприятностей начали напоминать о себе «гуулы», шипящие и посвистывающие за краем гати, являющие из тумана то извивающееся, как раненая змея, щупальце, то круглое бородавчатое брюхо, то иные, еще более безобразные части тела. Впрочем, нападать они пока не решались: должно быть, чудодейственная шмырова мазь ещё не совсем повыветрилась. Они, конечно, были несоизмеримо мельче Хозяйки и не валили с ног мощью, жутью и запредельщиной, но их было много — голодных, жадных,