— Ты слишком строго судишь, моя дорогая, — возразил он с улыбкой, — но почему бы и тебе не признаться? Ты хочешь заботиться об этих отродьях, а я поставляю тебе их. Таким образом, мы оба исполняем свои желания.

— В следующий раз будет труднее, — предупредила она. — Арабские купцы будут тебя ждать.

— А! У меня есть несколько соображений на этот счет.

Они захватили почти двести арабских мушкетов и большой запас пороха и свинца. Вместо того чтобы отправиться на охоту, Том и его экипаж взялись готовить мушкетеров из пятидесяти воинов-лози. Они отобрали самых сообразительных, но и этим воинам трудно было научиться обращению с оружием, совершенно чуждым их культуре. Они так и не сумели перебороть страх перед огнестрельным оружием и невольное желание закрывать глаза перед выстрелом. Том вскоре понял, что из них никогда не выйдет хороших стрелков. Он смирился с этим и стал учить воинов вместе давать залп на близком расстоянии, заряжая джезейлы не пулей, а разлетающейся картечью.

Несколько недель спустя с севера в Форт Провидения прибежал гонец от Фунди с известием, что от озер на юг опять движется караван рабов.

— Пора проверить, на что годна моя новая стратегия, — сказал Том Саре. — Я, конечно, вряд ли уговорю тебя остаться в Форте Провидения, вдали от опасности?

Вместо ответа она улыбнулась и принялась собирать медицинские припасы.

Встретив караван, они поняли, что он больше и богаче первого, но и лучше охраняется арабской пехотой и всадниками. Арабов было почти вдвое больше, чем людей Тома.

Том и Аболи несколько дней шли за караваном, вырабатывая план нападения.

Вскоре стало очевидно, что арабские работорговцы знают о судьбе первого каравана. Они были гораздо бдительнее. Во время переходов вперед высылали разведчиков и при первых же признаках опасности привычно создавали оборонительный строй. По ночам они уходили в старательно сооруженные бомы и окружали лагерь бдительными караулами на случай ночного нападения.

Том и Аболи опередили караван и нашли брод через широкую реку. Каравану поневоле придется переправляться здесь. Они подтянули туда свои силы и сосредоточили их в густом лесу на противоположном берегу. Когда караван достиг реки, длинная нестройная колонна начала переход. Том позволил голове колонны переправиться беспрепятственно.

Потом, когда половина рабов и их охрана оказались в реке, Том отсек их и напал на голову колонны.

Из своего укрытия воины-лози стали залпами стрелять в арабских стражников. Стреляли картечью. С небольшого расстояния даже лози не могли промахнуться. Результат был убийственный. Некоторое время шла напряженная схватка, но арабских стражников было меньше, а первые залпы нанесли им тяжелый урон.

Их товарищи на другом берегу хотели прийти на помощь, но, вынужденные по пояс погружаться в быстрое течение, в беспорядке отступили под огнем более опытных моряков Тома.

К ночи бой на этом берегу закончился. Том и его люди захватили голову каравана, уничтожили всю арабскую стражу и захватили весь запас черного пороха.

Теперь у Тома было численное превосходство, а арабам на противоположном берегу не хватало пороха и пуль.

Том перевел своих людей через реку и предпринял несколько стремительных нападений на арабские позиции, заставляя работорговцев обороняться, растрачивая последний порох. Как только мушкеты арабов замолкли, Том начал настоящее нападение и смел линию обороны арабов.

У арабов совсем не было пороха. Они перешли к рукопашной, и здесь лози на горе арабам пустили в ход свои копья. Последних арабов оттеснили в реку, где их ждали привлеченные запахом крови крокодилы.

В этом бою Том освободил три тысячи рабов и двинулся на юг, в Форт Провидения, во главе длинной колонны носильщиков с огромной добычей.

Хотя разведчики Фунди продолжали следить за дорогами рабовладельцев, это был последний караван, рискнувший в сухой сезон пройти к Берегу Лихорадок.

— Надо молиться, чтобы в будущем году дела пошли еще лучше, — сказал Том Саре, когда в начале сезона Большой Влаги они вместе стояли на юте маленького «Кентавра», уходящего в океан.

— Если дела пойдут еще лучше, ты утопишь корабль, перегрузив, — ответила она. — Я не могу пользоваться своей каютой: даже она забита слоновьими бивнями.

— Это твои дети так нас обременяют, — упрекнул Том.

Сара не смогла противиться искушению взять на себя заботу о четверых самых трогательных сиротах из освобожденных караванов. Она обрушила на них свой материнский инстинкт, и теперь малыши в сшитых ею одежках, сунув в рот большой палец, вечно цеплялись за ее юбки и путались у Сары под ногами.

— Томас Кортни, да вы ревнуете к несчастным детям!

— Приплывем на Добрую Надежду, куплю тебе красивую шляпку, чтобы вернуть твою любовь, — пообещал Том.

Она открыла рот, собираясь сказать, что предпочтет сына, но для обоих это была чересчур болезненная тема.

Вместо этого она улыбнулась.

— И красивое платье. Последние месяцы я хожу в лохмотьях. — Она сжала его руку. — О Том, как приятно будет снова вернуться в цивилизацию! Даже ненадолго.

Абд Мухаммад аль-Малик, калиф оманский, умирал в своем дворце в Маскате, и даже лучшие врачи не могли понять причины его загадочной болезни. Они очищали ему желудок, пока из заднего прохода не закапала кровь. Они вскрыли ему жилы на руках и выпускали кровь, пока лицо правителя не осунулось, а глаза не ввалились. Ему обожгли грудь и спину горячим железом, чтобы выжечь болезнь, но все было тщетно.

Болезнь обнаружилась вскоре после возвращения принца Заяна аль-Дина из долгого паломничества в Мекку и другие святые места ислама, в которое его отправил отец в наказание за предательство.

Вернувшись в Маскат, Заян аль-Дин самым жалобным образом принялся молить отца о прощении. Он рвал свою красивую одежду и резал себе щеки и грудь острым ножом. Он посыпал голову пылью и пеплом и в присутствии отца ползал на четвереньках, умоляя о прощении.

Аль-Малик сошел со Слонового Трона, поднял сына на ноги и полой своего одеяния вытер с его лица кровь и грязь.

А потом поцеловал его в губы.

— Ты мой сын, и хотя однажды я едва не потерял тебя, ты ко мне вернулся, — сказал он. — Иди умойся и переоденься. Надень синюю одежду царского дома Омана и займи свое место по правую руку от меня.

Вскоре у калифа начались ужасные головные боли, после которых он чувствовал себя слабым, сонным и не вполне ориентировался в происходящем. Затем начались судороги и приступы рвоты. У калифа болел живот, и его испражнения были черными и густыми, а моча красной от крови.

Врачи лечили калифа, стараясь добиться улучшения, но болезнь обострялась. У него посинели ногти. Волосы и борода лезли клочьями. Он погружался в беспамятство, и плоть его таяла, так что вскоре лысая голова стала напоминать череп.