Вот и все.

Голос мягко обволакивал, глаза лучились любовью, от которой нет спасения. Фома понял, что запутался, что — попался. Вернее, ничего он такого не думал, это знала какая-то очень далекая и невнятная часть его — возможно, в Кароссе, возможно, на Спирали, а может на Сю, а он просто смотрел в эти глаза, в немом блаженстве, готовый делать все, что они скажут.

И сейчас он хотел только одного, чтобы и его пожалели и выслушали, чтобы признали его доводы справедливыми, пусть и отвели бы их потом, как докучные, но отвели ласково, с любовью, как мать, как старший брат. Он так мучился, он тысячу раз был на волосок от гибели, он хочет покоя и ласки — ласки, как лучшего заменителя воли.

— Конечно, — говорили глаза, и лучились такой лаской, что у Фомы плавились сухожилия ненависти.

— И что же мне делать?

— Убей его, — мягко улыбались глаза.

— Но девочка… ее сразу же растерзает эта придворная солдатня!

— Правильно! — сияли глаза. — Останься…

— Но… мне надо уйти, я обещал вернуться… Мэе. Если буду жив.

— Да это так. Но еще до этого ты давал клятву сайтера действовать только в интересах организации, она превыше всего! Вторая клятва ничтожна.

Фома был совсем другого мнения, но в восторге внимал единственно верным доводам. Юридически ничтожна!.. Юридическая мать!

— Значит, вы мне предлагаете стать врагом Ассоциации в её же интересах?

— Конечно. Ты все правильно понял. Если они этого не знают… незнание не освобождает их от судьбы. Но ты — знающий, и таких совсем немного! Ты должен поддерживать равновесие.

— Но формально, — продолжал Фома, весь купаясь в неге согласия, — если я останусь, я становлюсь предателем Ассоциации. Как же клятва? Первая? Не ничтожная?

— Тебя уже в этом обвиняли, это ничто.

— Но теперь пострадают и Сати, и Доктор, как поручившиеся за меня, и еще многие другие! Я не могу их подводить, они высохнут на троне Пифии!

— И Сати, и Доктор — что это такое на весах равновесия?.. Пыль! Мы все пыль, пока не пронзены светом. Вспомни, кто гнал тебя сюда. Все они выполнили свою задачу, они могут уйти. Ты должен держать весы чистыми, чтобы поддерживать равновесие.

— А можно мне его не поддерживать? — взмолился Фома со слезами благодарности, за такую милость взвешивать.

Он был потрясен, как самой милостью, так и ответственностью, вытекающей из этого. Милость многократно превосходила его достоинства, а ответственность, столь же велико — его возможности.

— Тогда умри, — с любовью сказали глаза, и исчезли…

Перед Фомой мелькнул и пропал злорадно ухмыляющийся из-под лицемерной маски смирения Ману и появился Милорд. Он был снова во всеоружии. Снова сиял черной синевой. Все сначала?!

Фома смотрел на князя и прикидывал, какой же из двух совершенно неприемлемых вариантов: быть убитым или убить — не подходит ему больше? По эстетическим соображениям…

Получалось, что убитым быть некрасиво, а убить — нехорошо. С точки зрения Мири. Это уже этика. Но с точки зрения этики Мэи, уже нехорошо было быть убитым, впрочем, Мэя не одобрила бы и эстетику подобного казуса.

Неплохие получаются весы! Вместо громадин Ассоциации и Томбра, на весах равновесия вселенной весело (весело ли?) качались две маленькие девочки. Пыль, так сказать, с точки зрения теории больших чисел и серьезных мужей, типа Ману и Говорящего. Вот где решалась проблема истинного равновесия вселенной!

Милорд приблизился и взял меч наизготовку.

— Ты все слышал? — спросил он. — Готов?

— Тш-шь! — прижал Фома палец к губам и Верховный в некотором изумлении замер. — Я в затруднении. Можешь ты мне ответить на один вопрос?

— Вопрос?.. Ты смеешься! — вскинулся Милорд, и захохотал сам.

— Всего один, простой! — попросил Фома. — Из чего состоит число семь?

— Из семи единиц! И это твой вопрос? — рыкнул Милорд зверинно. — Тогда приготовься!

— Погоди, это часть вопроса. А семьдесят семь?

— Ну, понятно, что из семидесяти семи! К чему ты клонишь?

— А из какого количества единиц состоит миллиард?

— Из миллиарда!..

Милорд без подготовки нанес удар, но Фома был к этому готов и холодно отбросил его на исходную.

— Так вот, вопрос, — продолжал он, как в ни в чем не бывало. — Если убрать из бесконечности единицу, останется ли она бесконечностью?

— Да!.. — Милорд снова обрушился на него с мечом.

«Бесконечность всегда остается бесконечностью, сколько от нее ни отнимай! Тебе ли, смертнику, этого не знать?» — услышал Фома его злорадную думу, поскольку Милорд больше не тратился на разговоры. Удары посыпались, как град, в дополнение к блещущим молниям. Но Фома ждал и этот натиск. Он дико закричал, перекрывая грохот сухой грозы и высвобождая всю ярость и неистребимую ненависть Змея в нем. От его страшного удара панцирь Милорда снова разлетелся на куски, еще одним ударом он снес ему гордый шлем с плюмажем. Небрежный тычок, и Милорд на коленях.

— А я вот так не думаю! — сказал Фома, приставляя меч к его яремной яме. — Даже без одной единицы бесконечность уже не бесконечность, а так — канитель бессердечная и бессмысленная! Мы все упражняемся в этом умозрительно, но никто не в силах сделать это на самом деле — вырвать хотя бы одну единичку из бесконечного их множества. Это невозможно, потому что это будет что-то другое — не бесконечность, потому что нарушается основной закон, который в противовес оккамовской бритве «не умножай сущностей», гласит: «не уничтожай их!» Это Равновесие и на него безнаказанно покушаться никому не позволено!

И он «кастрировал» Милорда.

— Жить будешь, тараканить — нет! — заключил он уже привычно, разглядывая поверженное тело, потом добавил:

— Берегись полковника и береги Мири, она слишком горяча для этих мест, папаша. И, главное — тщ-щ! —