или gelpan. Первое из них, существительное, в древнеанглийском имело значения: слава, тщеславие, выставление напоказ, высокомерие, бахвальство, надменность; в средневерхненемецком – похвальба, крики, глумление, насмешки. Английский словарь для yelp [визг, взвизгивать], применяемого теперь в большинстве случаев только по отношению к собакам, также приводит и помеченные как «устаревшие» глагольные значения to applaud [рукоплескать], to praise [восхвалять], а для существительного – значения boasting [хвастовство], vain glory [пустая слава]55. Германским gelp, gelpan в старофранцузском соответствуют gab, gaber, неясные по происхождению. Gab означает шутку, насмешку, издевку, особенно как преддверие вооруженного столкновения, но не исключается и во время застолья. Gaber – это подлинное искусство. Карл Великий и дюжина его пэров после трапезы у императора Константинополя отправляются каждый на свое ложе в отведенном для них покое, где, по слову своего господина, и начинают gaber, прежде чем отойти ко сну. Пример подает сам король, потом приходит черед Роланду, который охотно включается в состязание. «Пусть король Гугон, – говорит он, – даст мне свой рог, и выйду тогда я за городскую стену и задую с такою силой, что тотчас же врата все с петель сорвутся. А ежели и король сам ко мне подступит, так заверчу его, что лишится он своей горностаевой мантии, а усы его вспыхнут»56 31*.

Стихотворная хроника Жоффруа Гэмара времен английского короля Вильгельма Рыжего изображает его незадолго до рокового выстрела из лука в Нью-Форесте, стоившего ему жизни, вовлеченным в хвастливый спор с Уолтером Тирелом, который станет его убийцей57 32*. Насколько можно судить, эта условная форма поношения и бахвальства позже, при проведении турниров, стала обязанностью герольдов. Они славят бранные подвиги участников турнира от своей партии, восхваляют их предков, порою подвергают осмеянию дам и в ответ сами встречают презрение как бродяги и горлопаны58. В XVI в. gaber еще существует как групповая игра, каковою она в основе своей всегда и являлась. Герцог Анжуйский, как полагают, нашел упоминание об этой игре в Амадисе Галльском и решил поиграть в нее со своими придворными. Бюсси д’Амбуаз по необходимости принуждает себя выслушать герцога. Точно так же как в перебранке Локи в палате Эгира, правило гласит, что все участники здесь должны быть равны и ни одно слово не должно быть воспринято как обида. Тем не менее игра становится поводом для низкой интриги, с помощью которой герцог Анжуйский подталкивает своего противника к гибели59 33*.

Идея состязания как важнейшего элемента общественной жизни издавна неотделима от нашего представления о культуре Эллады. Задолго до того, как социология и этнология стали уделять внимание необычайному значению агонального фактора вообще, само слово агональный было образовано Якобом Буркхардтом, а понятие это описано им в качестве одного из характерных признаков греческой культуры. Буркхардт, однако, не ведал общей социологической основы этого явления. Он полагал, что его следует принимать как специфически эллинскую черту и что воздействие его исчерпывается определенным периодом истории греческой культуры. В развитии эллина как типа, по Буркхардту, за человеком героическим следует «der koloniale und agonale Mensch» [«человек колониальный и агональный»], за которым, в свою очередь, – человек V, а затем и IV в., вплоть до Александра и, наконец, человека эллинистического60. Колониальный и агональный период, по его мнению, охватывает, таким образом, именно VI в. до н. э.34*. Эти представления Буркхардта находили последователей и в самое недавнее время61. Буркхардт das Agonale [агональное] называл «Triebkraft, die kein anderes Volk kennt» [«движущей силой, не известной никакому другому народу»]62. Внушительный труд, возникший первоначально в виде лекционного курса и вышедший затем, уже после смерти автора, под названием Griechische Kulturgeschichte [История греческой культуры], относится к восьмидесятым годам, когда еще никакая общая социология не обрабатывала этнографических данных, да и сами они были известны весьма неполно. Кажется странным, что Эренберг еще совсем недавно способен был принять эту точку зрения. Он также считает принцип агональности специфически греческим. «Dem Orient blieb es fremd und feindlich» [«Востоку оставался он чужд и враждебен»]; «vergeblich wird man in der Bibel nach agonalem Kampfe suchen» [«напрасно было бы искать в Библии примеры агональной борьбы»]63. На предыдущих страницах уже достаточно часто упоминалось в связи с этим о Дальнем Востоке, об Индии Махабхараты, о мире первобытных народов, чтобы все еще нужно было опровергать суждения, подобные этому. Одно из самых ярких доказательств связи игры с агональной борьбой мы обнаружили именно в Ветхом Завете64. Буркхардт признавал, что состязания встречаются также у варваров и у первобытных народов, но не придавал этому большого значения65. Эренберг идет в этом отношении еще дальше: правда, он называет агональное «eine allgemeine menschliche Eigenschaft, als solche aber historisch uninteressant und bedeutungslos» [«общечеловеческим свойством, как таковое, однако, исторически неинтересным и лишенным значения»]! Состязание ради священной или магической цели он вообще не рассматривает и выступает против «folkloristische» [«фольклористского»] обращения с данными эллинской культуры66. Побуждение к состязанию, по Эренбергу, «kaum irgendwo sozial und überpersönlich bestimmende Kraft geworden»67 [«едва ли где-нибудь стало социально и сверхличностно определяющей силой»]. Лишь впоследствии он замечает по крайней мере исландские параллели и выражает готовность и за ними признать некоторое значение68.

Эренберг следует Буркхардту также и в том, что сосредоточивается на понятии агонального в период, которым в Элладе сменяется героическая эпоха, и признает, что в этот период агональные черты так или иначе находят свое проявление. Битве за Трою, по его мнению, еще вовсе не присущ агональный характер; только в связи с «Entheroisierung des Kriegertums» [«дегероизацией воинства»] возникает попытка создать противовес в агональном, которое, таким образом, лишь на втором этапе «herausbildete» [«выстроилось»] как продукт более поздней фазы культуры69. Все это более или менее основывается на высказывании Буркхардта: «Wer den Krieg hat, bedarf des Turniers nicht»70 [«Кто воюет, тому не нужны турниры»]. Мнение это, во всяком случае в том, что касается любого из архаических периодов цивилизации, было, однако, отвергнуто данными социологии и этнологии как совершенно не соответствующее действительности. Пусть верно, что лишь с великими, объединившими всю Элладу играми в Олимпии, Истме, Дельфах, Немее35* состязание на протяжении двух столетий делается жизненным принципом в греческом обществе, – дух непрекращающегося противоборства господствовал в эллинской культуре уже и до этого, а также и после.

Греческие боевые игры, даже во времена, когда при поверхностном рассмотрении они могли показаться всего лишь национальными спортивными праздниками, имели тесную связь с религией. Победные песни Пиндара целиком и полностью принадлежали его богатой священной поэзии, единственно сохранившейся частью которой они являются71. Сакральный