Они оба выходят из упряжи и оглядываются по сторонам. Они сделали остановку во время короткой интерлюдии полдневных сумерек, которые сейчас сходят за светлое время суток.

Безмолвная становится напротив Крозье, снимает с него рукавицы, а потом снимает свои. Ветер очень холодный, и без рукавиц нельзя оставаться долее минуты, но в течение этой минуты она держит его за руки и пристально смотрит ему в глаза. Она переводит взгляд на восток, потом на юг, потом снова на него.

Вопрос понятен.

У Крозье бешено колотится сердце. Сколько он себя помнит, такого страха он не испытывал ни разу за все годы взрослой жизни — и уж конечно, не испытывал в ночь, когда Хикки напал на него из засады.

— Да, — говорит он.

Безмолвная натягивает рукавицы и начинает разгружать сани.

Пока Крозье помогает ей выгружать вещи на лед, а потом разбирать сами сани, он снова задается вопросом, каким образом она нашла это место. Он успел понять, что, хотя иногда Безмолвная ориентируется по звездам и луне, чаще всего она просто уделяет самое пристальное внимание ориентирам на местности. Даже посреди пустынных ледяных полей она тщательно считает торосные гряды и наметенные ветром сугробы, неизменно подмечая, в каком направлении тянутся гряды. По примеру Безмолвной Крозье начал измерять время не днями, а периодами сна: сколько раз они останавливались для сна — неважно, днем или ночью.

Здесь, на льду, он стал много лучше разбираться — почерпнув знания от Безмолвной — в особенностях холмистого льда, старого зимнего льда, новых торосных гряд, толстого пака и опасного нового льда. Теперь он может найти канал во льдах, находящийся на расстоянии многих миль от него, просто по потемнению нависающих над открытой водой облаков. Теперь он обходит стороной опасные расселины и рыхлый лед, почти не отдавая себе отчета в своих действиях.

Но почему именно это место? Откуда она знала, что нужно прийти именно сюда, чтобы сделать то, что они собираются сделать?

«Я собираюсь сделать», — думает он, и сердце у него начинает биться чаще. Но еще не сейчас.

В быстро сгущающихся сумерках они связывают поперечины и вертикальные стойки разобранных саней, сооружая незатейливый каркас маленькой палатки. Они проведут здесь лишь несколько дней — если только Крозье не останется здесь навеки — и потому не пытаются найти сугроб для строительства снежного дома, да и не особо заботятся о качестве палатки. Это будет просто временное укрытие.

Несколько шкур пойдут на наружные стенки, все прочие пойдут внутрь.

Пока Крозье расстилает внутри шкуры и меховые полости, Безмолвная быстро и ловко вырубает ледяные блоки из ближайших ледяных валунов и возводит невысокую стену с наветренной стороны палатки. Это несколько защитит от ветра.

Зайдя в палатку, она помогает Крозье установить плошку с салом, над которой готовят пищу, и раму из оленьих рогов в «прихожей», а затем они принимаются растапливать снег, чтобы получить воду для питья, и сушат свою одежду на раме над огнем. Ветер завывает над пустыми полуразобранными санями, от которых теперь остались одни только полозья.

Три дня они оба постятся. Они ничего не едят и пьют воду, чтобы унять бурчание в желудке, но покидают палатку на долгие часы — даже когда идет снег, — чтобы размяться и разрядить нервное напряжение.

Крозье поочередно мечет оба гарпуна и оба копья в большой ледяной валун; Безмолвная забрала оружие у своих убитых сородичей и еще несколько месяцев назад приготовила один тяжелый гарпун с длинной веревкой и одно легкое копье для каждого из них, очевидно с учетом того, что Крозье встанет на ноги.

Теперь он швыряет гарпун с такой силой, что тот входит в ледяную глыбу на десять дюймов.

Безмолвная подходит ближе, откидывает капюшон и пристально смотрит на него в переливчатом свете сполохов сияния.

Он трясет головой и пытается улыбнуться.

Он не знает, как сказать на языке жестов: «Разве не так ты поступаешь со своими врагами?» Вместо этого он неловко обнимает Безмолвную: мол, он никуда не уйдет и не собирается использовать гарпун по назначению в ближайшее время.

Крозье никогда прежде не видел такого полярного сияния. Весь день и всю ночь ниспадающие с небес занавесы переливчатого цвета мечутся от одного горизонта до другого, а средоточие всего этого великолепия, похоже, находится прямо над ним. За все годы, проведенные в экспедициях у Северного или Южного полюса, он ни разу не видел ничего, хотя бы отдаленно напоминающего такое буйство света и красок. Теперь слабый свет солнца, поднимающегося над горизонтом на час или около того в середине дня, почти не приглушает яркость поднебесного огня.

И теперь воспринимаемые зрением фейерверки имеют звуковое сопровождение.

Повсюду вокруг лед гудит, трещит, стонет и скрежещет под страшным давлением — грохот взрывов сменяется массированным огнем пехоты, переходящим в пушечную канонаду.

Шум и постоянное колебание пакового льда под ними еще сильнее нервируют Крозье, и без того измученного ожиданием и донельзя издерганного. Теперь он ложится спать не раздеваясь — плевать, что потеет и мерзнет в одежде, — и в течение каждого периода сна раз по пять просыпается и выходит из палатки в уверенности, что огромное ледяное поле раскалывается.

Оно не раскалывается, хотя в радиусе сотни ярдов от палатки в нем там и сям открываются расселины, от которых в разные стороны разбегаются трещины — со скоростью, превосходящей предельную, какую может развить человек, бегущий по прочному на вид льду. Потом расселины закрываются и бесследно исчезают. Но грохот взрывов продолжается, как продолжается неистовство в небе.

В последнюю свою ночь в этой жизни Крозье спит прерывистым сном — от голода он мерзнет так, что даже тело Безмолвной его не согревает, — и ему снится, что Безмолвная поет.

Грохот льда превращается в размеренный барабанный бой, звучащий аккомпанементом тонкому, нежному, печальному голосу:

Айя-йя-йяпапе!

Айя-йя-йяпапе!

Айя-йя, айя-йя-йя…

Скажи, разве так уж прекрасна жизнь на земле?

Здесь я исполняюсь радости

Всякий раз, когда заря брезжит над землей

И огромное солнце

Медленно всплывает в небо.

Но там, где ты,

Я лежу и дрожу от страха

Перед личинками и червями

Или морскими существами без души,

Которые прогрызают мои ключицы

И выедают мои глаза.

Айи-йяй-йя…

Айя-йя, айя-йя-йя…

Айя-йя-йяпапе!

Айя-йя-йяпапе!

Крозье просыпается в холодном поту. Он видит, что Безмолвная уже проснулась и пристально смотрит на него немигающими темными глазами, и в приступе запредельного ужаса он понимает, что слышал сейчас не голос жены, поющий песню мертвого человека — песню мертвого человека, обращенную к собственному живому «я», оставшемуся в прошлом, — но голос своего нерожденного сына.