– Не будем отчаиваться, – предлагает епископ Даремский. – Подождем. Природа свое возьмет.

Норфолк делает удивленное лицо: Тунстолл же не друг «немцам»?

Тунстолл говорит:

– Я не нахожу в даме никаких изъянов. Во что бы ни верил ее брат, сама она не лютеранка. И быть может, ради блага Англии пора закончить наши споры и объединиться вокруг королевы.

Норфолк говорит:

– Если бы Генрих днем проводил время на воздухе, он лучше бы показал себя ночью. Сидение с книгой у камина тут не подмога.

– Разве что книга скабрезная, – замечает Фицуильям.

Эдвард Сеймур говорит:

– Во дни моей сестры у него таких затруднений не было.

– Или вы о них не знали, – говорит Норфолк.

– Но ее король любил, – тихо произносит Кранмер.

Норфолк фыркает. Сеймур говорит:

– Да. Тот брак был по любви, этот ради политики. Однако я согласен с епископом Тунстоллом. Мне нечего против нее сказать.

Рич говорит:

– Кроме того, что она ему не нравится.

Епископ Сэмпсон говорит:

– Памятуя, каков наш король, вы затеяли рискованную игру, лорд Кромвель.

Он сухо отвечает:

– Я руководствовался благими побуждениями и действовал с его полного согласия и одобрения.

Кранмер говорит:

– Возможно… и это всего лишь мои личные мысли…

– Не заставляйте нас их из вас вытягивать, – говорит Фицуильям.

– …некоторые полагают, что всякое соитие – грех…

– Вряд ли король входит в их число, – благодушно замечает Тунстолл.

– …хотя грех, который Бог по необходимости простит, но приступать к соитию следует не только с желанием зачать дитя…

– Которое у короля, безусловно, есть, – вставляет лорд Одли.

– …но и ради чистого слияния сердец и душ, происходящего из добровольного согласия…

– Ничего не понял, – признается Суффолк.

– И значит, если у него или у нее есть некие опасения в душе или в сердце, то для щепетильной натуры могут возникнуть преграды…

– Какие преграды? – перебивает Одли. – Вы про ту давнюю помолвку?

Кранмер шепчет:

– Король много читал Отцов Церкви…

– Поздних комментаторов, – возражает Сэмпсон. – Которые не всегда на пользу, ибо обсуждают, как именно и чем грешит мужчина, соединяясь с женщиной. Но грешит всегда.

– Что, даже с женой? – изумляется Суффолк.

Сэмпсон отвечает с мрачным ехидством:

– Возможно, да.

– Чушь собачья! – восклицает Норфолк. – Кромвель, в Писании это есть?

– Почему бы вашей светлости не почитать его самому?

Одли откашливается. Все советники поворачиваются к нему.

– Просто для ясности. Его неспособность…

– Или нежелание, – добавляет Кранмер.

– …или нежелание – как-то связано с бумагами из Клеве? Или нет?

– Сомнения бывают разного рода, – неопределенно отвечает Кранмер.

– Так если добыть бумаги, это исправит дело? – спрашивает Рич.

– Хуже точно не будет, – говорит Сэмпсон. – Конечно, пока они придут, наступит Великий пост. А он не станет спать с ней Великим постом.

– Нам не следует вести подобные разговоры, – строго говорит Суффолк. – Мы мужчины, а не кумушки. Это неуважение к нашему государю.

Фицуильям хлопает ладонью по столу:

– Вы знаете, что он винит меня? Говорит, я должен был остановить ее в Кале. Я написал ему, что у нее царственные манеры, и это правда. Больше ничего не обсуждалось. Я что, должен был ощупать ее груди и отправить свое о них мнение с гонцом?

Открывается дверь. Это Зовите-меня, и лицо у него такое, будто он ступает по раскаленным камням.

– Прочь! – рычит Норфолк. – Вы прерываете совет!

Зовите-меня говорит:

– Король. Он идет сюда.

Они встают, скрипя ножками стульев. Генрих обводит их взглядом:

– Спорили?

– Да, – печально отвечает Брэндон.

Он перебивает:

– Ваше величество справедливо ценит согласие. Однако я никогда не приду к согласию с теми, кто дает дурные советы.

Чарльз Брэндон говорит:

– Но очень хорошо, что вы к нам присоединились, сэр. Мы вас почти не ждали. Мы очень рады вас видеть. Мы…

– Довольно, Чарльз, – отвечает Генрих. – Надо поговорить о герцоге Баварском и его сватовстве.

– Дай ему Бог здоровья, – говорит Брэндон; как будто молодой герцог болен.

– Милорд хранитель малой печати, – говорит король, – вы ведь с герцогом Баварским посещали леди Марию? А затем ее перевезли в замок Бейнард, где они с герцогом могли немного пообщаться, в сочельник, если не ошибаюсь?

Король говорит так, будто это некая загадка, которую надо распутать. Он согласно кивает: да, все так. Филип хотел подарить Марии большой крест с алмазами, но советники не разрешили. Ведь если до свадьбы не дойдет, такой дорогой подарок придется вернуть? Это сложный вопрос дипломатического протокола. Ювелирам велели изготовить крест подешевле.

Леди Мария гуляла с герцогом Филипом по зимнему вестминстерскому саду, где вся жизнь съежилась, втянулась в корни. Они беседовали: частью через переводчика, частью на латыни.

Когда Марии подарили крест, она его поцеловала. И Филипа. В щеку.

– Добрый знак, клянусь Богом! – говорит Брэндон. – Никого из нас она не целовала.

– Вы недостаточно знатны, – говорит король. – Последним, чья знатность такое позволяла, был предатель Эксетер. Как ее кузен.

Епископ Сэмпсон подается вперед, сводит брови:

– Филип же ей не кузен? А если кузен, то насколько близкий?

Он делает себе мысленную пометку: проверить.

Генрих говорит:

– Мне представляется, что этот брак очень укрепит нашу дружбу с Германией.

Молчание. Король чуть заметно улыбается; умение изумить советников – предмет его гордости.

– Я жертвую собой ради Англии, так отчего моей дочери не поступить так же? Если я могу плодиться в интересах страны, то может и она. Кромвель заверил меня, что в Баварии ей будет хорошо. Он вечно дает мне заверения, только из них пока ничего не вышло. Епископ Сэмпсон, может, съездите к Марии, подготовите ее к свадьбе?

Сэмпсон стискивает губы и через силу кивает.

Он, Томас Кромвель, говорит:

– В Европе утверждают, что брак уже заключен, причем против воли дамы. Воэн пишет, весь Антверпен об этом судачит. Марильяк в этом уверен либо притворяется, будто уверен. Франциску уже сообщили.