Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очень скоро Лотрек очаровал Ренара, как до этого – Иветт Гильбер, Фенеона и многих других. «Чем чаще его видишь, – некоторое время спустя отмечал Ренар, – тем выше он кажется, и в конце концов ты обретаешь уверенность, что его рост лишь чуть ниже среднего».
Честно говоря, чувство ущемленности, которое, казалось бы, связывало Лотрека с Ренаром, было порождено разными причинами. Ренар страдал главным образом потому, что не пользовался особым успехом у читателей и у него недостаточно большие тиражи. Но разве можно сравнить эти мелкие писательские неприятности с трагедией Лотрека! Но что-то объединяло писателя и художника – это, очевидно, их общая любовь к животным. Ренар в это время работал над книгой «Естественные истории», в которой он использовал свои личные наблюдения. Лотреку пришло в голову иллюстрировать эту книгу, и он поделился своими планами с Ренаром.
Так же как его друг Морен, Лотрек часто бывал в зоологическом саду. Он мог часами смотреть на пеликанов, обезьян – «таких забавных и похотливых», попугаев и пингвинов. «У них моя походка, – сказал он о пингвинах. – Очаровательно! А? Что?»
С «Естественными историями» дело пока не двигалось.
Лотрек все больше вращался в писательском мире. Под вечер он в сопровождении Тапье шел в какое-нибудь кафе неподалеку от Оперы или площади Мадлен – в «Космополитен» на улице Скриба, в «Вебер» или «Айриш энд америкен бар» на улице Руаяль.
В те годы в «Вебере» в час аперитива встречались многие писатели, журналисты, художники, музыканты, ученые. Лотрек развлекался, глядя, как за квадратными, под красное дерево, столиками тесно сидели посетители, и среди них – какая-нибудь знаменитость. А между столиков сновал ловкий и предупредительный метрдотель Шарль.
Полер, актриса, улыбка которой напоминала гримасу, «словно она выпила сок незрелого лимона», встречалась в этом кафе с усатым поэтом Мореасом, носившим монокль, там, покуривая тоненькие восточные сигареты, сидел Дебюсси, раскатисто смеялся, заглушая гул голосов, Форен. Приходили туда Адриен Эбрар, Вилли, Жорж Фейдо и многие другие писатели, а также Жан де Тинан и Каран д’Аш, Поль Суде и Леон Доде.
Лотрек садился за столик с друзьями – Жуаяном, Ибельсом, Максеном Детома, Полем Леклерком, тоже сотрудничавшим в «Ревю бланш». Лотрек выпивал рюмку портвейна, рисовал, съедал фондю с швейцарским сыром, играл в покер-дис на вино (это исключение делалось только для него, ибо в «Вебере» были запрещены все азартные игры и не разрешалось курить трубку) и время от времени, подняв палец, категорическим тоном что-то изрекал. «Вы очень остроумны, мсье де Тулуз-Лотрек», – заметил ему однажды какой-то субъект. «Мсье, – ответил Лотрек, блеснув глазами, – уже много столетий в моем роду никто ничего не делал. Если бы я не был остроумен, я был бы последним дураком».
Но в «Вебере» было слишком много снобов, которые ходили туда, чтобы показать себя, полюбоваться на знаменитостей («а потом и написать об этом», – саркастически заметил как-то Лотрек). Ему больше пришелся по душе «Айриш энд америкен бар», открывшийся по соседству. Лотрек сделал его своей вотчиной, стал там законодателем. Если туда случайно забредал какой-нибудь посетитель, чья физиономия не нравилась Лотреку, он в гневе требовал от Ашиля, хозяина бара, чтобы нежелательного посетителя «специально плохо обслужили и навсегда отбили у него охоту появляться здесь».
Все в этом баре нравилось Лотреку: уютный узкий зал, ряд столиков вдоль одной стены, блестящая, отделанная полированным красным деревом стойка у другой. «Великолепно! А?.. Прекрасно, чем не Рембрандт!» За стойкой метис Ральф – отец его был китайцем, а мать индианка – готовил «найт-кепс», «рейнбоу-кепс» и разные другие коктейли. В этот бар ходили главным образом англичане, увлекавшиеся бегами, тренеры, конюхи, жокеи, тоже большей частью англичане, а также кучера из знатных домов (среди них был и тучный Том господина Ротшильда), которые приходили сюда, пока их хозяева ужинали в одном из роскошных ресторанов квартала.
Толстяк Ашиль был швейцарцем, как и Сали, и так же, как Сали, он любил выражаться в выспреннем стиле. Подавая Лотреку какой-нибудь коктейль, он величал его «мсье виконт-маркиз».
Лотрек с наслаждением вдыхал запах лошадей, который завсегдатаи бара приносили с собой с ипподромов, запах, который напоминал Англию и вызывал у него тоску по этой стране. Английский язык звучал здесь не реже, чем французский. «Чопорные пьяницы» пили разноцветные напитки. Можно было подумать, что находишься в Эпсоме или в Ньюмаркете. Лотрек заказывал джин-виски, пунши, коктейли и щедро угощал всех. Как только появлялись Фути и Шоколад, клоуны из «Нового цирка», он усаживал их за свой столик.
Фути и Шоколад, по-видимому не очень-то утомленные пантомимой, в которой они участвовали в цирке, нередко принимались танцевать и петь под «звуки банджо и мандолины – на них играли одна англичанка и ее сын, отец которого был мулатом из Техаса». Шоколад был негром из Бильбао. В цирке он выступал в красном балахоне, разыгрывал недотепу, получал звонкие оплеухи и вызывал бурю восторга у зрителей своей репликой: «Шоколад – это я». Но в баре Ашиля, забыв о своем амплуа увальня, он становился изящным и ловким. В большой кепке в крупную клетку, он задирал ноги вверх, прыгал, вертелся волчком, напевая: «Будь мила, дорогая незнакомка…» Лотрек сделал много набросков с обоих клоунов, нарисовал их для «Рира», изобразил их на литографиях.
В начале 1895 года Лотрек привел в «Айриш энд америкен бар» двух новых посетительниц – английскую танцовщицу Мэй Милтон, близкую подругу Жанны Авриль и ирландскую певицу Мэй Белфорт.
Однажды Лотрек забрел в кафешантан «Декадан» на улице Фонтен и увидел на сцене Мэй Белфорт. Одетая по моде, которую ввела Кэт Гринуэй, в длинное одноцветное платье с короткими рукавами, обшитыми пышными кружевными оборками, с чепчиком, завязанным под подбородком, она изображала маленькую девочку. Держа на руках котенка, она слащавым детским голоском, сюсюкая, пела:
У меня есть маленький котенок,
И я так люблю его, так люблю…
«Я взял ее под свою защиту», – рассказывал Лотрек.
У этой болезненной девушки с неестественно розовыми веками были странные вкусы. Ее целомудренное личико и ангельский вид были обманчивы. Ее тянуло ко всему грязному, омерзительному. Она любила жаб, крабов, змей, скорпионов.
Ее сомнительное очарование привлекало Лотрека. Художник был удивительно предупредителен с этим порочным псевдоребенком, с этой «орхидеей», как он ее окрестил (Жуаян называл ее лягушкой). Однажды в своей мастерской Лотрек попытался ее поцеловать. Мэй Белфорт в ужасе убежала – от художника пахло чесноком.
Она не стала его любовницей, но согласилась позировать ему. Лотрек написал пять ее портретов, сделал несколько литографий и к началу выступлений певицы в «Пти казино» выполнил для нее афишу – великолепное произведение в красных тонах, которое «образовало светлое и торжествующее пятно на стенах Парижа».
С этой же афишей как бы перекликается другая, сделанная Лотреком для Мэй Милтон, в синем цвете – синее пятно.
Еще одна женщина послужила Лотреку моделью для третьей афиши, заказанной «Ревю бланш». На ней художник изобразил «сверкающую и загадочную» Мизию в меховом болеро, с муфтой, вуалеткой и в большой шляпе, украшенной черными перьями.
Мизиа Натансон была удивительно хороша, но художник исказил черты ее лица. «Лотрек, почему вы всех женщин изображаете уродливыми?» – спросила Мизиа. «Потому что они на самом деле уродливы», – ответил Лотрек.
В последнее
