всем, что свершалось кругом и что было ему не по силам. Набегали слезы, сотрясая все его маленькое, еще неокрепшее, детское тело.

Откуда шли слезы? Откуда шла боль? Быть может, оттуда, где окровавлен небосклон, где земля изранена и взрыхлена насилием. Быть может, от этих замирающих звуков сражения — пришли эти слезы, эта боль. Или, может быть, обожгли они еще и тогда, когда, глумливо улюлюкая, секли кровавыми железными розгами старческое тело и дико и незабываемо выл старый седой человек? Или от погасшей навсегда ясной и веселой усмешки человека с ружьем так больно трепещет теперь маленькое сердце?

Откуда пришли эти слезы, эта боль!?

Кешка плакал. Дядя Федот хмуро оперся о ружье, раненый Силантий замолк, словно забыл о своей боли, о своей кровоточащей ране.

Оба они слушали кешкин плач. И, быть может, оба, по виду невозмутимые, притихшие, не могли они выплакать кровавые слезы свои, и рады были больною, тоскливою радостью, что Кешка выплачет и за них все свои детские, чистые, бесценные слезы.

Оба слушали. И в жалобном лепете и вскриках Кешки слышали они великую скорбь за то, что багровым, кроваво огненным полымем охвачено пол-неба, пол-мира, за то, что в муках рождается новая жизнь, за то, что злобой и кровью пропиталась земля….

А кровавые крылья огненной, но смертельно раненой птицы в агонии чертили небо, и трепетным светом наполнялся лес, полный шорохов, шопотов и чьих-то тихих стонов.

— Пойдем! — очнулся от горького раздумья дядя Федот и ласково тронул Кешку за рукав. — Пойдем, паренек, будя…

И мягкие, непривычные звуки задрожали в его голосе.

— Будя плакать-то! — продолжал он, — спрячь слезы… спрячь!

Кешка затих. Всхлипывая, поднялся он на ноги. Скорбные складки легли в уголках рта, на детском лице застыла не детская, новая печаль.

— Пойдем, дяденька! — хрипло сказал он и вздрагивали его губы.

— Ты, Силантий, погоди здесь покуда рассветает… Мы туды пойдем.

Дядя Федот оправил наспех повязку на раненом и кивнул ему головой.

Кешка двинулся вперед.

И снова пошли они двое — старик и ребенок — безмолвные, хмурые, таящие в себе большую печаль и разрастающуюся оправданную злобу.

А там, куда шли они, среди дыма и разрушения, среди догорающих огней, в озарении потухающего пожарища, среди трупов и крови лежал, раскинув беспомощно руки, человек с ружьем. Его тускнеющие глаза глядели в холодные небеса, на которых утренняя заря стирала гибнущие отблески зарева. Его глаза теперь уже ничего не видели. И он не слышал отдаленного гула возвращающихся победителями товарищей, и он не слышал тихого, но все усиливающегося плача женщин и детей, выползающих из тайников, где укрывались они от злобы и крови, на свои попелища…

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ

Журнал «Сибирские огни», № 1, 1937 г.

Глава I

1

Цыганка зацепила руку Калерии Петровны и торопливо заговорила:

— Не жалей, не жалей, золотая! Всю судьбу твою вижу, всю правду тебе скажу!.. Не жалей, бриллиантовая!

У цыганки было худое измученное лицо, и глаза ее беспокойно бегали по сторонам. В глазах цыганки лежала усталость.

— Не жалей, серебряная!..

Славка со стороны поглядывал на мать и на цыганку. Славке было весело и смешно. Вот мать вся трепещет и волнуется и жадно слушает эту чужую женщину, которая что-то врет и забавно тычет грязным пальцем в белую холеную руку матери. У матери даже на лице яркие красные пятна пошли, так же, как это бывало, когда она ссорилась с отцом. Славка ухмылялся.

— Червонный твой валет… — нараспев говорила цыганка, — кавалер твой у сердца твоего. И ждет тебя огромадное счастье… Счастливая ты, даже и сказать не можно!

Мать смущению улыбается и нехорошо взвизгивает.

— Любит он тебя, бриллиантовая, желает тебя и выходит обоим вам полная удача…

— Ну-ну! — притворно сердилась Калерия Петровна, — ты наскажешь! Глупости! Ты лучше о будущем…

— А будущее у тебя золотое, бриллиантовая моя!.. В шелках ходить будешь, в золоте!..

— Славка! — спохватившись, оглянулась на сына Калерия Петровна, — ты что здесь торчишь? Пошел бы ты на улицу, поиграл бы!

— Ишь, какая! — сморщился насмешливо Славка и нагло поглядел на мать. — Ишь, ловкая! Мне тоже хочется послушать…

— Иди, иди! — выпроводила Калерия Петровна мальчика. Цыганка, слащаво улыбаясь, подхватила:

— Ступай, золотой! Ступай, счастливый! Я матушке твоей судьбу роскошную выворожу. Я и о твоей судьбе, раскрасавчик, погадаю!..

— Ведьма! — дерзко крикнул Славка и нехотя вышел из комнаты.

На улице буйствовала весна. Земля подсыхала и под молодым напористым солнцем исходила в томной неге. Влажный воздух был как молодое вино — он слегка кружил голову и от него становилось радостно и легко. Забросанное рваными лоскутьями белых облак, небо проглядывало умытым и голубело, словно только-что окрашенное свежей и сочной лазурью.

Славка вышел за ворота. Улица простиралась в обе стороны в полуденной сутолоке. Проносились автомобили, шли люди, бежали дети. Собака, отбившаяся от хозяина, остановилась возле Славки и приветливо повиляла хвостом.

— Усь! — воспользовался Славка случаем и натравил ее на прохожую старуху. — Усь ее!..

Старуха пугливо шарахнулась от собаки в сторону и огрызнулась на Славку. Славка рассмеялся.

Но собака убежала, старуха, сердито ворча, прошла своей дорогой, и Славке стало скучно. Он повернулся, чтобы войти в калитку. А мимо него в это время проходил письмоносец, нагруженный тяжелой кожаной сумой и связкой газет. Славка насторожился. Славка вспомнил, как месяц назад такой же письмоносец принес матери письмо от отца. И мать, прочитав письмо, скомкала его, швырнула на пол и заплакала злыми слезами. Позже Славке удалось узнать, что отец, уехавший ненадолго, теперь совсем не вернется. Так говорили соседи, жалостливо поглядывавшие на Славку и с осуждением произносившие непривычное Славке слово:

— Бросил…

Это слово зацепилось в памяти Славки и он повторил его матери:

— Мам, а папка нас насовсем бросил?!

Калория Петровна возмутилась, побагровела от злости и обиды.

— Это надо еще доказать, дурак, кто кого бросил!.. Не говори гадостей!

— Я знаю! я знаю! — обрадовался Славка, видя волнение матери.

Калерия Петровна больно отодрала Славку за уши и поставила в угол…

Письмоносец проходил дальше. Славка вдогонку спросил его:

— Синельниковым письмов нету?

— Нету! — на ходу бросил письмоносец.

Славка сорвался с места и побежал домой.

— Нету нам письмов! — с порога закричал он. Мать вздрогнула. Цыганка быстро оглянулась. Она прятала в карман какой-то сверточек.

— Чего ты кричишь, как сумасшедший?! — накинулась Калерия Петровна на сына. — Какие там письма? Садись и сиди смирно!..

— Ты верь мне, бриллиантовая! — торопливо говорила цыганка, оглядываясь и собираясь уходить. — Я тебе такое счастье нагадала, лучше не