Не угодила ли она в ту же ловушку, что и Суан? Это было опасно. В конце концов, она училась именно у Суан. Если бы Эгвейн подробно объяснила, насколько хорошо шли ее дела в Белой Башне, возможно, ее сторонники воздержались бы от поспешных действий?

Здесь была тонкая грань. Амерлин должна хранить множество секретов. Быть откровенной значит утратить часть своей власти. А вот Суан следовало бы открыться больше. Женщина слишком привыкла действовать самостоятельно. То, что она оставила у себя тер’ангриал для Мира Снов, не поставив в известность Совет и вопреки его желанию, было тому свидетельством. И все же Эгвейн одобрила ее действия, тем самым неосознанно поощряя самоуправство Суан.

А пока она вернулась к более важной проблеме. Катастрофа уже случилась. Ее вытащили из Белой Башни, когда она почти добилась успеха. Но что поделаешь? Взяв себя в руки, она не вскочила и не начала ходить взад и вперед, размышляя. Расхаживая, она покажет свою неуверенность или сомнение. Ей надо научиться быть всегда сдержанной, чтобы ненароком не приобрести дурных привычек. Поэтому она осталась сидеть в кресле, положив руки на подлокотники, облаченная в красивое шелковое платье зеленого цвета с желтыми узорами на корсете

Странно, что на ней это платье. Неправильно. Ее белые платья, хоть и навязанные ей, стали чем-то вроде символа сопротивления. Смена одежды сейчас означала конец борьбы. Эгвейн эмоционально и физически устала от ночной битвы. Но она не смела поддаваться усталости. Для нее это будет не первая бессонная ночь перед важным днем – днем решений и проблем.

Она обнаружила, что постукивает по подлокотнику, и заставила себя прекратить.

Вернуться послушницей в Белую Башню невозможно. Ее демонстративное неповиновение сработало только потому, что она была пленной Амерлин. Если она вернется добровольно, ее будут считать либо покорной, либо заносчивой. Более того, на этот раз Элайда непременно добьется ее казни.

Следовательно, она зашла в тупик точно так же, как тогда, когда угодила в лапы Айз Седай из Белой Башни. Она стиснула зубы. Раньше она ошибочно считала, что Амерлин не так подвластна случайным сплетениям Узора. Предполагалось, что она должна контролировать ситуацию. Все остальные плыли по течению, Амерлин же была человеком дела!

Но всё лучше и лучше она понимала, что жизнь Амерлин ничем не отличалась. Жизнь – это буря, будь ты дояркой или королевой. Просто посреди этой бури королевы искуснее изображали, что все под контролем. Если Эгвейн и выглядела, как неподверженная ветрам статуя, то только потому, что понимала – надо поддаться вихрю. Это создавало иллюзию управления.

Нет. Не только иллюзию. Амерлин действительно обладала большей властью хотя бы потому, что она сохраняла самообладание и не позволяла хаосу влиять на себя. Порой она сгибалась под тяжестью насущных проблем, но ее действия всегда были обдуманными. Она обязана быть последовательной, как Белая, вдумчивой, как Коричневая, столь же страстной, как Голубая, решительной, как Зеленая, сострадательной, как Желтая, и дипломатичной, как Серая. И да, при необходимости – не менее мстительной, чем Красная.

Возвращение в Белую Башню в качестве послушницы невозможно, и она не может дожидаться переговоров. Особенно сейчас, когда Шончан осмелели настолько, что посмели напасть на Белую Башню, когда Ранд остался без присмотра, когда мир катится в хаос, а Тень собирает силы для Последней Битвы. Всё это подводит ее к трудному решению. У нее есть пятидесятитысячная армия, а Белой Башне был нанесен неслыханный удар. Айз Седай будут уставшими, а Гвардия Башни разбита и изранена.

Через пару дней женщины закончат Исцелять и отдохнут. Неизвестно, пережила ли Элайда атаку, но Эгвейн должна исходить из того, что та все еще находится во главе Башни. Это оставляло девушке мало простора для действий.

Она знала, каким было единственно правильное решение. У нее не было времени ждать, пока сестры в Белой Башне примут это решение, поэтому она должна заставить их признать ее.

Она надеялась, что история, в конце концов, ее оправдает.

Она встала, распахнула полог палатки и замерла. Прямо напротив нее на земле сидел мужчина.

Симпатичный до кончиков ногтей, как и в ее воспоминаниях, Гавин поднялся на ноги. Он не был настолько красив, как его сводный брат. Но Гавин был более основательным, более реальным. Поразительно – сейчас для Эгвейн это делало его привлекательнее Галада. Тот был словно из другого мира, как персонаж легенд и сказаний. Словно стеклянная статуэтка, которую следовало поставить на столик, любоваться ею, но не прикасаться.

Гавин был другим. Милым, с блестящими рыжевато-золотистыми волосами и с ласковым взглядом. В то время как Галад казался витающим в облаках, забота Гавина делала его более земным. Как, к сожалению, и его способность совершать ошибки

– Эгвейн, – произнес он, поправляя меч и отряхивая штаны. Свет! Неужели он спал прямо здесь, у входа в палатку? Солнце уже было на полпути к зениту. Этому мужчине следовало пойти немного отдохнуть!

Эгвейн подавила в себе тревогу и беспокойство за него. Сейчас не время быть изнемогающей от любви девчонкой. Время быть Амерлин.

– Гавин, – откликнулась она, останавливая его поднятой рукой, едва он шагнул навстречу. – Пока я даже не представляю, что с тобой делать. У меня есть другие дела. Совет собрался, как я просила?

– Думаю, да, – ответил он, поворачиваясь к центру лагеря. За низкорослыми деревьями она с трудом могла разглядеть большой шатер Совета.

– Тогда я должна предстать перед ним, – сказала Эгвейн, сделав глубокий вдох, и шагнула вперед.

– Нет, – воскликнул Гавин, преграждая ей путь. – Эгвейн, нам необходимо поговорить.

– Позже.

– Нет, сгори оно все, не позже! Я ждал столько месяцев. Я должен знать, что между нами происходит. Я должен знать, что ты…

– Стой! – сказала она.

Он замер. Она не будет одурманена этими глазами, чтоб ему сгореть! Сейчас не время.

– Я же сказала, что еще не разобралась в своих чувствах, – холодно ответила она, – и я не шучу.

Он стиснул зубы.

– Я не верю твоей невозмутимой маске Айз Седай, Эгвейн, – ответил он. – Твои глаза тебя выдают. Я пожертвовал…

– Ты пожертвовал? – перебила его Эгвейн, добавив нотку гнева. – А как же то, чем пожертвовала я ради восстановления Белой Башни? То, что ты перечеркнул, действуя против моих желаний, при том предельно ясно выраженных? Разве Суан тебе не говорила, что я запретила меня спасать?

– Говорила, – сухо ответил он. – Но мы за тебя волновались!

– Что ж, это волнение и было той жертвой, которую я требовала, Гавин! – раздраженно сказала она. – Неужели ты не видишь, какое недоверие мне ты проявил? Как я могу доверять тебе, если ты способен ослушаться меня ради собственного спокойствия?

Гавин не выглядел пристыженным, он выглядел смущенным. Это был хороший знак – как Амерлин, ей был нужен человек, который мог бы высказаться откровенно. Наедине. Но неужели он не понимал, что она нуждалась в ком-то, кто бы поддерживал ее на публике?