— Слишком поздно, Питер, — сказал он мягко.

Китинг кивнул головой:

— Пожалуй, я… знал.

Когда Китинг ушёл, Рорк прислонился к двери, закрыв глаза. Он испытывал невероятную жалость.

Никогда раньше он не чувствовал ничего подобного — ни когда Генри Камерон рухнул в конторе у его ног, ни когда Стивен Мэллори рыдал в его присутствии. Там всё было ясно. А здесь было осознание потери человеком достоинства и надежды, полного истощения, конца, без надежды на возрождение. В этом чувстве было что-то постыдное — Рорку было стыдно, что у него смогло сформироваться такое мнение о человеке, чувство, лишённое даже намёка на уважение.

Это жалость, подумал он и удивился. Ему пришло в голову, что в мире что-то неладно, если это ужасное чувство считается добродетелью.

Они расположились на берегу озера: Винанд ссутулился, сидя на валуне, Рорк растянулся на земле, Доминик возвышалась над бледно-голубым кругом своей юбки, раскинувшейся на траве. Позади, на холме, стоял дом. От холма поднимались вверх террасы. Дом состоял из горизонтальных прямоугольников, рассечённых вертикалями, — группа уменьшающихся ниш, каждая из которых была комнатой, при этом размер и форма каждой были задуманы так, что производили впечатление ступеней в цепи смыкавшихся линий этажей. Казалось, рука архитектора из просторной комнаты первого этажа медленно продвигалась вверх, создавая следующую ступень, затем останавливалась и вновь поднималась, теперь уже рывками, всё более короткими и резкими, и наконец, оторвавшись, ушла в бесконечность. Создавалось впечатление, что плавный ритм поднимавшихся вверх террас подхватывался, усиливался и рассыпался в финале на стаккато аккордов.

— Мне нравится смотреть отсюда на дом, — сказал Винанд. — Вчера я провёл здесь целый день, наблюдая за игрой света на стенах. Когда ты проектируешь здание, Говард, ты знаешь, как солнце будет играть на нём в любое время дня? Ты учитываешь это?

— Разумеется, — ответил Рорк, не поднимая головы. — Отойди, Гейл. Ты заслонил мне солнце. Мне приятно ощущать его спиной.

Винанд плюхнулся на траву. Рорк лежал, растянувшись на животе, на белом рукаве рубашки ярким пятном выделялись рыжие волосы, ладонь вытянутой вперёд руки была прижата к земле. Доминик смотрела на травинки между его пальцами. Время от времени его пальцы шевелились, разминая траву с лениво-чувственным наслаждением.

За ними простиралось озеро, тёмное у берегов, как будто деревья придвигались к нему ближе, чтобы защитить на ночь. Солнце блестящим лучом рассекало воду. Доминик подняла глаза на дом и подумала, что ей хотелось бы стоять у окна, смотреть вниз и видеть на пустынном берегу у подножия холма этого человека, устало опустошённого, лежащего, облокотившись на руку.

Доминик уже месяц жила в этом доме. Она и мысли не допускала, что так будет. Но однажды Рорк сказал:

— Миссис Винанд, дом будет готов через десять дней.

И она ответила:

— Да, мистер Рорк.

Ей всё нравилось в этом доме: нравилось касаться перил, поднимаясь по лестницам; нравилось дотрагиваться до выключателей, зажигая свет по вечерам. Сам воздух, которым она дышала в этих стенах, был животворным; ей нравилась вода, которая текла из крана, потому что она бежала по проложенным им трубам, и лёгкие, твёрдые провода, которые он провёл сквозь стены; нравилось тепло огня, который разжигали августовскими вечерами в камине, сложенном по его чертежам. Она думала: каждое мгновение… всё, что мне нужно каждую секунду моей жизни… Она думала: а почему бы и нет? Ведь и моё тело — лёгкие, кровеносные сосуды, нервы, мозг — тоже в его власти. Она чувствовала себя частью этого дома.

Она полюбила ночи, когда, лёжа в объятиях Винанда, открывала глаза и видела спальню, созданную Рорком. И она стискивала зубы от мучительного наслаждения, которое было наполовину ответом, наполовину насмешкой её неудовлетворённого тела, и подчинялась этой сладкой муке, не осознавая, кто из мужчин причинял её — Винанд или Рорк. А может быть, оба?

Винанд наблюдал, как она двигается по комнате, спускается по лестнице, стоит у окна.

— Я и не думал, что дом можно сделать для женщины, как платье. Ты не видишь себя в нём, как я, и не представляешь, насколько этот дом соответствует тебе. Каждый уголок интерьера, каждая комната — оправа для тебя. Этот дом соразмерен тебе. Даже фактура стен странным образом гармонирует с твоей кожей. Это храм Стоддарда, только он построен для одного человека, и этот человек принадлежит мне. Мне именно этого и хотелось. Здесь городу тебя не достать. Я всегда чувствовал, что город отнимет тебя у меня, хотя мне он дал всё, что у меня есть. Иногда мне кажется, что он потребует плату за это. Но здесь ты в безопасности, ты моя.

Ей хотелось закричать: «Гейл, именно здесь я, как никогда, принадлежу ему!»

Рорк был единственным, кого Винанды принимали в своём новом доме. К его визитам по выходным она притерпелась, хотя это было труднее всего. Она знала, что он не хотел причинять ей боль, — его приглашал Винанд, а ему нравилось общаться с Винандом. Она вспомнила, как однажды вечером сказала ему, положив руку на перила лестницы, ведущей наверх, в её спальню:

— Вы можете спуститься к завтраку, когда вам захочется, мистер Рорк. Только нажмите кнопку звонка в гостиной.

— Спасибо, миссис Винанд. Спокойной ночи.

Однажды они на мгновение остались наедине; она не спала всю ночь, думая о нём, — ему отвели комнату за холлом. Она вышла из дома, когда остальные ещё спали, и спустилась к подножию холма. Ей стало легко и спокойно. Было тихо, ни один листок не шевелился, всё светилось ясным утренним светом, хотя солнце ещё не взошло. Она услышала шаги за спиной, остановилась, прислонилась к стволу. Рорк спускался к озеру, перебросив через плечо купальный костюм. Он остановился перед ней, и они молча постояли в сияющей тишине, глядя друг на друга. Потом он так же молча повернулся и пошёл дальше. Доминик осталась стоять, прислонившись к стволу. Постояв так немного, она вернулась в дом.

Сейчас, сидя у озера, она слышала, как Винанд говорит Рорку:

— Ты выглядишь самым большим лентяем на свете, Говард.

— Так и есть.

— Я не видел, чтобы кто-нибудь так нежился.

— Попробуй не спать три ночи подряд.

— Я ведь звал тебя сюда вчера.

— Я не мог приехать.

— Ты, кажется, собираешься потерять сознание прямо здесь.

— Хотел бы. Это замечательно. — Он поднял голову. Глаза его смеялись, как будто он не видел дома на холме, как будто говорил не о нём. — Так бы я и хотел умереть, растянувшись на берегу, просто закрыть глаза и больше никогда не открывать.

В голове Доминик промелькнуло: «Он знает, о чём я думаю; это утреннее мгновение ещё связывает нас; Гейлу этого не понять — на этот раз не он и Гейл, а он и я».

Винанд сказал: